Друзья Мамеда

А еще я нарисовал на Леню карикатуру. На него и на Ису. Леня стоит — такой огромный, важный, а Иса протягивает ему целую охапку окурков. Правда, на рисунке было трудно догадаться, что это Леня и Иса, лица у меня не очень получались. Тогда я подумал и написал:

После сытного обеда
Леня хочет покурить.
Подобрал окурки Иса,
Чтобы Лене подарить.

Теперь уже всем было ясно, что здесь нарисованы Леня и Иса.

В училище у нас выпускали стенгазету. А еще у нас выходили «молнии». В них сообщалось, какая группа лучше выполнила задание. Назывались имена ребят, которые добросовестно работали.

Редактор стенгазеты Витя Веснушкин, тот самый паренек, который когда-то учил меня застилать постель, несколько раз приходил в нашу группу и просил: «Ребята, пишите заметки». И если заметок не было, огорчался: «Что же мне, самому обо всем писать?» Меня он тоже как-то попросил: «Напиши, Мамед».

«Я не знаю, про что писать», — отвечал я.

«Как это не знаешь? Пиши про все, что тебя волнует».

«Как это — волнует?» — не понял я. Я неплохо, как мне раньше казалось, знал русский. У нас в ауле была очень хорошая учительница. И действительно, я говорил правильно. Но все-таки некоторые слова употреблял не совсем верно. А иногда даже знакомое слово, вдруг оказывалось, имеет какой-то другой смысл! Я когда-то читал в стихах: «…волнуется море» — и думал, что «волнуется» — это болтается или качается. А как может качаться человек? Но Витя, когда я ему об этом сказал, засмеялся: «Ну и чудак ты! Выдумаешь тоже! И объяснил: — Волнуется — это… это значит беспокоится. Вот ты, например, тебя что беспокоит?» Я как-то сразу не мог вспомнить, что меня беспокоит, и Витя ушел, сказав на прощание: «Ну, думай, думай». Наверное, поведение Лени и Исы меня и в самом деле беспокоило, потому что я быстро нарисовал карикатуру, а потом, неожиданно для себя, написал еще стихи. Собственно говоря, я не сам их написал. Похожие стихи я недавно прочитал в каком-то газетном фельетоне. Только там шла речь про болтуна, которому ничего не стоит надавать целую кучу обещаний. А когда доходит до дела, он опять начинает говорить. Я запомнил, что строчки в тех стихах так и кончались словами: «надарить — говорить». Ну, а у меня, мне казалось, получилось еще лучше: «покурить — подарить». А главное, это все правда. Я отнес рисунок и стихи Вите Веснушкину.

В «молнии» сразу же поместили мой рисунок. Вывешивали «молнию» на первом этаже в коридоре у столовой, перед ужином. Возле листка толпилось много ребят и девочек. Я уже говорил, что девочки тоже учились в нашем училище. Но я ни с кем из них так ни разу и не разговаривал. Ведь они были из других групп, и занимались мы отдельно. Только в столовой встречались. Честно говоря, я ни за что бы не решился заговорить с кем-нибудь из них. Если мне казалось, что на меня смотрит девочка, я опускал голову и убегал. Но другие ребята — я видел это — весело разговаривали с девочками, шутили, смеялись. А когда нам показывали кино, старались сесть рядом с ними в зале на скамейку. Иногда девочки начинали прогонять ребят, но те не уходили, а только продолжали смеяться. Я бы ни за что такого не стал терпеть. Сразу бы ушел и ни за что никогда бы с такими девчонками не разговаривал.

И вот теперь, когда вывесили «молнию», девочки больше всего смеялись над карикатурой. Одна из них, высокая, со светлыми косами, подруги называли ее Валей, даже запела, словно частушку:

После сытного обеда
Леня хочет покурить.

А другие хором подхватили:

Подобрал окурки Иса,
Чтобы Лене подарить.

Мне даже жаль стало Леню. Но сделать я ничего не мог.

Не снимешь же со стены «молнию»!

В это время ко мне подошел Иса и шепнул:

— Радуешься? Ну подожди, подожди. Скоро перестанешь радоваться…

Прошло три дня после моей ссоры с Леней.

«Молния» с карикатурой так и висела возле столовой. Ее не снимали, потому что не было новой газеты. Я и сам не рад был, что так получилось. Мне казалось, что все ребята наизусть выучили стихи про Леню. Лучше бы ее сняли в тот же день — эту несчастную газету. Я чувствовал: Леня разозлился не на шутку и что-то готовит. Не зря Иса грозился.