Друзья мои - книги (Заметки книголюба)

Это был известный московский букинист и ходовой делец Кирилл Николаев, а книга, которую он достал с полки, оказалась переплетенной в один том четырьмя частями (16) посмертного, 1842-1844 годов, издания стихотворений Лермонтова; переплет из марокена зеленого цвета с разбросанными золотыми листочками заставил меня притаить дыхание.

- Пять рублей,- сказал Николаев. У меня было всего пять рублей.

- Уступите за три,- попросил я.

- Пять рублей,- повторил он неумолимо.- Подбираете Смирдина, сами должны понимать, что это за экземпляр.

Он не уступил ни копейки, и я отдал ему единственные пять рублей. Издание было, правда, не Смирдина, а Глазунова, но я и поныне радуюсь, что не смалодушествовал тогда и не пожалел пяти рублей. Именно этот томик Лермонтова и возглавил мое собирательство не только смирдинских изданий, он как бы посвятил меня в тайну собирательства, в которой ничего нет тайного, а нужны только любовь и некоторое самоотречение. Когда собираешь книги, то во многом приходится себе отказывать, но и это составляет прелесть собирательства. Существуют просто купленные за большие деньги библиотеки: у человека было много денег, и он купил сразу много книг. Это не собирательство, это покупка; кстати, истинные книжники не уважают таких покупателей. Собирают книги по зернышку, много лет, выискивая и радуясь находкам, принося книгу домой как обретенное сокровище, при этом без малейшего чувства собственничества или стяжательства. Напротив, с чувством удовлетворения, что делаешь общее дело, что твое собрание попадет когда-нибудь в общественное хранилище, что капля твоего меда будет в этом улье, а за пыльцой приходилось далеко летать, иногда не легко летать, иногда зря летать, потому что она так и не досталась.

Несколько лет назад отмечалось 100-летие со дня смерти А. Ф. Смирдина. На большом вечере, посвященном его памяти, я встретился с правнучкой Смирдина Зинаидой Сергеевной Смирдиной-Малянтович. Она радовалась, что имя ее прадеда, ценимого Пушкиным и умершего почти в нищете, не забыто. В память об этом вечере, где мне привелось выступить со словом о Смирдине, Зинаида Сергеевна подарила мне выращенный ею куст гортензии, сказав при этом:

- Пусть у вас цветет куст Смирдина.

(17) Я посадил этот куст в саду на даче, куст Смирдина цветет каждое лето, и, глядя на него, я неизменно вспоминаю литой, с золотым обрезом томик Лермонтова, похожий на родоначальника моей библиотеки. Это очень тесная дружба с книгой, почти привязанность, и, когда я читаю, что умирающий Пушкин обратился к своим книгам со словами: "Прощайте, друзья мои", я слышу и молчаливый ответ его книг.

В ОСОБНЯКЕ

В 1920 году найти особняк, из которого еще в первые дни революции бежали владельцы, было делом нетрудным. Осенью, переходя из летних лагерей на Ходынке в зимнее помещение, штаб пехотной дивизии, в котором тогда я служил младшим письмоводителем, занял один из таких особняков.

Особняк был в готическом стиле, со стрельчатыми высокими окнами нетопленного огромного зала, служившего, видимо, столовой. Птицы на плафонах, некогда напоминавшие, что лучшим украшением стола является дичь, воскрыляли теперь над расставленными столами с арматурными списками и красными папками, разбухшими от подшитых дел. Моим товарищем по должности, тоже в нехитром звании младшего письмоводителя, был тощий мечтательный человек по фамилии Васькин. До поступления в красноармейскую часть он работал в театральной библиотеке Рассохина переписчиком ролей. Его серые близорукие глаза обычно были обращены мечтательно к окнам, за которыми стояли облетающие каштаны, губы, повторявшие слова какой-нибудь переписанной роли, шевелились.

(18) Комиссар штаба Черных, любивший дисциплину и точность, относился к Васькину критически. Книжка, по-школьнически засунутая в папку с подшитыми делами, была явным нарушением порядка; кроме того, письмоводитель не справлялся с подшивкой бумаг, и его пересадили за арматурные списки. Но он напутал и здесь с количеством выданного белья, и его наметили к откомандированию в строевую часть.

В четыре часа дня занятия в штабе кончались, и Васькин остался раз на очередное дежурство. Особняк был мрачный, с черными жерлами нетопленных каминов, и только фризы с гирляндами несущихся нимф смягчали вялую желтизну цветных витражей, едва пропускавших свет в высоких окнах.