Друзья мои мальчишки

Скоро Олешка позвал папа, и они опять поехали. Это был самый весёлый рейс: такого грома и звона Олешек не слыхал ещё за всю свою жизнь. Они ехали с папой и смеялись, и даже песни пели во весь голос, но друг друга не слышали. Потому что вместе с ними в машине ехали тазы и баки, золотые и громкие, как трубы из оркестра. Потому что гремели и звенели кастрюльки, разноцветные, как радуга, и миски, и сковородки, лёгкие и звучные, как бубны. Здравствуй, посуда для новой кухни! По дороге раз пришлось остановиться и вылезти. Одна сковородка вдруг вылетела через борт прямо в снег. Хорошо, что встретились вертушинские девчонки на лыжах, стали махать и кричать. Спасли сковородку. Дальше Олешек вёз её у себя на коленях, в кабине.

И вот наступил день, когда папа повёл не грузовую машину, а новенький голубой автобус. Повёл его на станцию встречать отдыхающих. Правое крыло было в полном порядке, а в левое ход закрыли и завесили занавеской, чтобы отдыхающие туда не смотрели: там ещё шла работа.

Николай Иванович напоследок всё проверял в доме. Да, правое крыло было готово к приёму гостей. Только дверь его рассердила. Он её открыл, а она спросила скрипучим голосом: «Прри-ехали?»

— Я тебе поскриплю! — буркнул Николай Иванович и сердито ткнул дверь своим лохматым сапогом.

«Скррип-лю», — ответила дверь.

Он достал из карманов отвёртку и молоток.

— Ты у меня замолчишь! — сказал он.

«Скррип-лю», — сказала дверь.

Николай Иванович прикручивал петли, подтягивал пружину, привинчивал, пристукивал. Он возился долго, и лоб у него стал мокрый от пота, и толстая шея покраснела. Он работал, пока не подъехал голубой автобус с гостями.

Тогда Николай Иванович заулыбался и открыл перед гостями дверь. И она сказала коротко и ясно:

«Прри-вет!»

Глава 3. Следы на снегу

Летом в лесу много тропок, а зимой одна. Все тропки и прогалинки, просеки и опушки занесло снегом. Снег стоит высокий и глубокий, несмятый, нетронутый, чуть царапнутый сверху лёгкими птичьими лапами.

Тропку люди протоптали ещё с осени. Прошли раз по первому снежку, прошли по второму, всю зиму ходят из деревни Вертушино в дом отдыха на работу. Сперва ходили штукатуры, маляры, плотники, а теперь ходят истопники, и нянечки, и дежурные монтёры, и самый главный повар Анна Григорьевна, и гардеробщица Петровна. Всё знакомые Олешку люди.

Тропка вьётся по лесу меж высоких снегов, меж старых елей. Вот она нырнула под белые воротца. Кто их выстроил среди леса? Никто не строил: это берёзка согнулась дугой под тяжестью снега. И на тонкой её веточке повис-качается снегирь с красной грудкой, клюёт мёрзлую берёзовую серёжку.

А тропка убежала дальше, в овраг. Там летом в тени вётел поблёскивала речка Вертушинка, а сейчас меж голых прутьев светло и лучисто сияет лыжня.

Лыжню проложили вчера папа с Олешком. Впереди по нетронутому снегу шёл папа, а за ним Олешек, а за Олешком Валерка на своих длинных ногах. Ноги у Валерки, как всегда, разъезжались, лыжи тыкались во все стороны, вот он и сбил лыжню. Видите, какая она стала неровная?

Сейчас Олешек идёт по лыжне один. Он идёт враскачку, без палок, размахивает руками и поёт во весь голос.

Всё тут, на Вертушинке, ему знакомо: поверни голову направо — на высоком обрыве шумят сосны; поверни налево — низко склонились к замёрзшей речке вётлы; поодаль стоит чёрный дуб-раскоряка, упрямый дуб — листья на нём рыжие, мёрзлые, а он их так и не сбросил.

А вот и белка. Далеко высунулась из дупла, напряглась вся струночкой — от острых ушей до кончика хвоста. Глянула блестящим глазком — «Кто идёт? От кого так много шума?» — и мигом обратно в дупло.

— Да здравствует дуб-раскоряка, да здравствует белка глядючая, да здравствует тропка ходючая, да здравствует лыжня скользючая!.. — поёт Олешек свою громкую песню. Может, она и нескладная, а ему нравится.

Шапка на Олешке развязана, меховые уши торчат в стороны, на руках нет рукавиц, нос покраснел от морозца — очень весело!

Возле поваленного тополя — его ещё летом грозой повалило — лыжня выбирается на берег, и у старого колодца навстречу лыжне выбегает из леса знакомая тропка.

И вдруг Олешек замолкает и останавливается. Потому что по знакомой тропке, где ходят только знакомые люди, спускается к Вертушинке неизвестный человек. Он идёт медленно, опираясь на палку. Рыжая меховая куртка его расстёгнута, шапку он снял и держит под локтем, а голова у него совсем седая.

«Старый старик. Наверное, отдыхать приехал», — думает Олешек.

У поваленного тополя седой человек останавливается и кладёт руку на грудь. Дышит он тяжело. Потом спрашивает Олешка:

— Эй, хозяин, это ты на весь лес шумишь?

— Я, — отвечает Олешек. — А вы кто? Отдыхающий человек?

— Верно, отдыхающий.

Седой человек отряхнул большой кожаной перчаткой снег с лежачего тополя и медленно сел. Он воткнул свою палку в сугроб и осмотрелся по сторонам.

— Колодец-то у вас — прямо зенитка. Гляди, как нос в небо задрал, — сказал он.

Олешку понравилось, что простой колодезный журавль, оказывается, похож на зенитную пушку, и он скомандовал:

— Стреляй огнём по фашистскому самолёту, трах-тах-тах!