Друзья мои, приятели. Три юмористические повести

Это был самый весёлый из всех переездов, какие я только видел в своей жизни.

А видел я их немало: и как заселялись восьмидесятиквартирные дома и стоквартирные.

А однажды видел, как заселялся целый квартал.

Ио переезд Лёлишны с дедушкой — это всем переездам переезд!

На помощь пришли цирковые артисты, и рабочие, и даже музыканты.

Да ещё ребят собралось видимо-невидимо.

Да Горшков явился с двумя милиционерами.

— Безобразие, — сказал дедушка. — Сколько людей тратят время и силы на меня и на тебя. Получается, что мы сплошные тунеядцы. Феноменальные лодыри. Что мне нести?

— Ничего, — ответила Лёлишна.

— Опять? — возмутился дедушка. — Опять ты считаешь меня законченным инвалидом?

— Тогда неси свои лекарства. Я их сложила в одну коробку. Только не урони.

— Я бы ни за что не уронил их, — раздражённо проговорил дедушка, — если бы ты не напомнила. А сейчас я всё время буду думать о том, чтобы не уронить их. И обязательно, видимо, уроню.

— Роняй. Купим новые. Главное — переживать не надо, — посоветовала Лёлишна.

К дверям в их квартиру выстроилась длиннющая очередь желающих помочь.

На всех лестничных площадках открылись все двери, из-за которых выглядывали любопытные.

Музыканты с инструментами в руках стояли у крыльца.

Эдуард Иванович спросил:

— Все готовы?

— Все!

И скомандовал:

— Раз-два, взяли! И — шагом марш!

Первым в дорогу двинулся шифоньер. Его несли силовые акробаты. Шифоньер для таких богатырей — всё равно что для нас с вами табурет. Они даже не почувствовали, что, кроме шифоньера, несут ещё…

Кого бы вы думали?

А?

Да Петька спрятался в шифоньере, хотел всех напугать да и заснул.

Затем в дорогу двинулись кровати. Их несли воздушные гимнасты. Им такие ноши — нечего и разговаривать!

И оттоманка двинулась в путь, и письменный стол, и круглый стол, и стулья…

И когда на крыльце показался шифоньер, грянул оркестр.

Откуда ни возьмись появился сам грозный товарищ Сурков.

Рот разинул.

Ничего понять не мог.

А мальчишки сбежались чуть ли не со всего города! Лишь бы только вещей хватило — кому что нести. Тут уж поступали честно: делили поровну — кому ножик достался, кому вилка, да и чайная ложка — тоже вещь!

И всем хотелось, чтобы вещей было много-много.

Таскать бы да таскать!

Под музыку!

Можно было подумать, что весёлое настроение людей передалось даже мебели.

Шифоньер пританцовывал.

Письменный стол приплясывал.

Тарелки летали по воздуху от жонглёра к жонглёру.

Сам грозный товарищ Сурков крикнул:

— Чего тут происходит?

И мальчишки хором пропели:

— Лёлишну перевозим! Лёлишну перевозим!

И рот у грозного товарища Суркова опять раскрылся.

И не мог товарищ Сурков его закрыть.

И сказать ничего не мог — до того удивился.

Так с незакрытым ртом и ушёл.

А переезд продолжался.

Хлоп-Хлоп сидел на плече Эдуарда Ивановича, одной рукой держался за него, а другой помогал Лёлишне с дедушкой переезжать — нёс карандаш.

Карандаш этот Хлоп-Хлопу доверили совершенно напрасно.

Когда Эдуард Иванович спускался с пятого этажа, мартыш вёл грифелем по стене и прочертил линию до первого этажа. (Никто этого не заметил, а потом весь подъезд долго гадал, кто же из мальчишек — автор такого безобразия? И попало, конечно, Петьке.)

А раз я вспомнил о Петьке, то надо рассказать, что он там, бедный, в шифоньере переживал.

Проснулся он оттого, что его покачивало и играла музыка.

Темнота.

Несут.

«Помер я, что ли? — испуганно подумал Петька. — А чего тогда музыка весёлая?»

И, чтобы окончательно убедиться в том, что он жив, Петька плюнул.

Живёхонек!

И сразу обо всём вспомнил, и захихикал — пусть несут!

Когда из квартиры вынесли всё, девочки помогли Лёлишне вымыть полы.

Она вручила ключи новым хозяевам квартиры.

А они отдали ей ключи от своей квартиры.

Теперь мебель запританцовывала, заприплясывала в обратном направлении.

Снова грянул оркестр — помогали переехать и тем, с кем Лёлишна обменялась квартирой.

Правда, подниматься на пятый этаж труднее, чем спускаться, но — всё равно весело.

С музыкой-то!

И всем жильцам обоих домов захотелось сейчас обменяться квартирами.

— Это не переезд, — сказал дедушка, — а перенос.

Он был очень горд, потому что не уронил коробки с лекарствами. Сам принёс её на новую квартиру и осторожно опустил на табурет.

— С новосельем вас, — сказал Эдуард Иванович.

— И вас тоже, — ответил дедушка, — вы ведь у нас живёте. Значит, и у вас новоселье. Лёля, срочно валерьянки! Феноменально срочно! Я очень разволновался. От радости. Я не переношу, когда вижу так много доброты. Сердце не выдерживает.

— Не давать ему валерьянки! — вдруг строго приказал Эдуард Иванович. — Радостные волнения полезны организму!

— Да, но я привык!

— Вот именно, — тем же строгим, даже грозным тоном продолжал Эдуард Иванович. — Вы привыкли. Надо отвыкать.

— Как? — упавшим голосом спросил дедушка.

— Очень просто, — ответила Лёлишна, — отвыкай и всё. Держи себя в руках. Будь мужественным.

— Трудно это. И неинтересно. Я однажды целый день был мужественным и — устал. Разрешите мне хотя бы изредка тяжело переживать?

Эдуард Иванович с Лёлишной переглянулись, и она ответила:

— Не разрешаем.

Дедушка совсем растерялся. Сел.

На коробку с лекарствами.