Друзья не умирают

Еще в гимназии молодые люди учились конспирации, давали друг другу псевдонимы и основали Комитет действия гимназистов. Через эти комитеты, возникшие по всей Франции, Морис приобрел известность и стал одним из видных руководителей выступлений молодежи в те годы. Составной частью этих выступлений было требование школьных комитетов отменить казарменный характер гимназий.

И действительно, движение молодежи шестьдесят восьмого года изменило стиль жизни французской молодежи и, тем самым, всей Франции. С джинсами и длинными волосами пришло новое сознание. Много позже Морис говорил своему другу: «Если мы ничего больше и не добились, то совместное обучение девушек и юношей - наша заслуга».

Газета «Либерасьон», в которой позже работал Морис, писала в день его похорон: «6 мая 1968 года, когда левые студенты были заперты полицией в Сорбонне, именно выступление гимназистов в Латинском квартале привело к стихийному восстанию. Морис Нажман выдвинулся постепенно на роль представителя движения гимназистов. Блестящий оратор с хриплым голосом, всегда с сигаретой в руке, борец за свои идеи и, конечно же, застрельщик дискуссий на переговорах с правительством».

Морис с головой окунулся в водоворот политической борьбы. Журнал «Эвенман», в котором он тоже сотрудничал, пишет об этом: «Прочие ораторы отличались говорливостью, он же говорил с каким-то необузданным изяществом. Однако боязнь того, что мы пропустим следующую революцию, заставляла нас опаздывать на последний поезд метро… Когда начинали молиться каждой новой идее, от самоуправления до экологии, Морис Нажман был в гуще событий. Когда где-либо в мире возникало новое движение, он знал его цели, тенденции и закулисных руководителей. Пражская весна, партизаны Сальвадора, революционные левые Чили и КОР (Комитет самозащиты польских рабочих) не были для него тайной за семью печатями».

Позже Морис вышел из троцкистской организации, однако сохранил связи с прежними сподвижниками и вел с ними дискуссии. Он стал журналистом душой и телом. Именно так он участвовал в настоящей политике.

В схватках 1968 года и непосредственно после них думать о спокойной упорядоченной жизни, тем более о создании семьи, было невозможно. Морис жил с женщиной его взглядов, от этой связи родилась дочь Эсфирь, хотя он не хотел иметь ребенка. Заботиться о своей дочери он стал много позже, когда с любовью рассказывал нам о ней и советовался с Андреа, что ей подарить.

Тогда он далее не находил времени для посещения тяжело больного отца, лежавшего в больнице. В годы после смерти отца это наполняло его чувством вины, которую невозможно загладить.

Морис общался с необозримым числом самых разных людей. Среди них были такие сумасшедшие персонажи, как актер Колюш, настоящий политический клоун. Они стали друзьями, и, когда Колюш то ли в шутку, то ли всерьез выдвинул свою кандидатуру на выборах президента в 1981 году, Морис стал его советником. Колюш действительно набрал равное с Франсуа Миттераном число голосов, но, в конце концов, отказался в пользу лидера социалистов. Вся Франция умирала тогда со смеху над этой проказой Уленшпигеля.

Иначе, чем многие участники событий 1968 года, которые пытались осуществить в рамках господствующей системы «реальную политику» Кон-Бендита, Морис сохранил свои левые убеждения и свой альтернативный образ жизни. Страстную симпатию испытывал он к борцам за свободу «третьего мира», с большим любопытством следил за изменениями в ГДР и в Восточной Европе. Из этого любопытства и выросла наша не каждому понятная тесная дружба с Морисом. Наряду с интервью и книгой возникли некоторые созданные им телевизионные передачи, а затем и документальный фильм о падении Берлинской стены, который получил премию фестиваля в Анжере.

Во время рассказов друзей о Морисе он, казалось, представал перед нашими глазами в тех районах Парижа, где прошли его детство и юность. Мы видели его, когда в дни пребывания в Париже он, подмигнув нам, с довольной улыбкой обогнал на мопеде в толчее движения наше такси. У нас не появилось никакого желания покинуть этот ставший нам таким близким квартал. И мы прошли к Лувру, на другой день мы поехали на метро к стене Коммунаров на кладбище Пер-Лашез, оставив на будущее весь остальной Париж;. У еврея-булочника в одном из многочисленных узких переулков мы позавтракали, а в переполненном кабачке на углу поужинали. Несколько раз Андреа спрашивала удивленно и недоверчиво (она постоянно защищала меня от назойливых приставаний), почему из всех журналистов, которые нередко нам встречались, мы выбрали Мориса, оказали ему доверие и так близко сошлись с ним. Не было ли это заранее предопределено?