Друзья Пушкина в любви и поэзии

«Моя надежда вся на Бога; он видит истинное моё желание исполнить предписание Его святой воли, установленной церковью, которой глава есть Христос. С добрым, милым моим Жуковским также было у нас изъяснение, после которого тоже, мне кажется, нельзя ему иметь надежду, чтоб я когда-нибудь согласилась на беззаконный брак, или лучше просто, потому что тут браку нет. На него я мало надеюсь, он долго не возвратит своего спокойствия, особливо в здешней стороне. Голову поэта мудрено охолодить, он уже так привык мечтать; да и в законе христианском все, что против его выгоды, то кажется ему предрассудком».

Екатерина Афанасьевна некоторое время пыталась уйти от правды. Она пыталась и себя и других убедить, что любовь Жуковского к Машеньке вовсе не такая, какой её воспринимают и окружающие, да и сами влюблённые, что это братская любовь. Касаясь чувств Марии, она писала своим сёстрам из Дерпта: «За Машеньку же я вам ручаюсь, что она давно вышла из заблуждения, да и никогда страсти не знала, но любила его, как милого и любезного всей моей семье человека».

Но Жуковский, тоскую по своей возлюбленной, писал А.И. Тургеневу: «Я люблю Машу (с тобою можно дать ей это имя), как жизнь. Видеть её и делить её спокойное счастье есть для меня всё. И для неё также. (…) Сердце рвётся, когда воображу, какого счастья меня лишают, и с какой жестокостию, нечувствительною холодностью».

В.В. Огарков считал, что любовь к Маше повлияла на всё творчество поэта:

«Несчастная любовь к Марье Андреевне, с которой поэт сдружился с юных лет и с которой имел, как любили тогда говорить, “сродство душ”, составляла рану Жуковского; рана эта часто растравлялась и являлась, как упомянуто нами и ранее, одной из причин того меланхолического тумана его поэзии, который придает однообразный колорит многим его произведениям.

Дружеское сближение с сёстрами Протасовыми относится к годам, непосредственно последовавшим за “Греевой” элегией и началом литературной деятельности Жуковского. Что бы ни говорили о глупой “сентиментальности” таких продолжительных платонических отношений влюблённых, позволявших им ворковать на протяжении целого десятка лет, – тот, кто познакомится с перепиской Жуковского с Протасовой, почувствует в ней милую струю светлого и идеалистического чувства и услышит трогательную жалобу не получившего должного счастья сердца, насмешка над которыми была бы кощунством… Так теперь не пишут, и, право, чем-то благоуханным веет с этих страниц, продиктованных нежным влечением сердца и светлыми воспоминаниями юности».

И тут гранула Отечественная война 1812 года…

Отчасти потому, что не удалось связать свою жизнь с любимой, Жуковский рвался в армейский строй. Сколько свалилось на него бед! Смерть его воспитательницы, его, можно сказать, второй матери Марии Гавриловны Буниной, затем, вскоре после того, смерть и родной матери Елизаветы Дементьевны Турчаниновой (турчанки Сальхи).

«Вихрем бедствия гонимый»

Жуковский вновь стал добиваться возвращения в армейский строй и поступил на службу в Московское ополчение, правда, в Бородинском сражении участия не принял, но не по своей воле. Дело в том, что Московское ополчение вместе с пехотным корпусом генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова было поставлено Кутузовым в Утицкий лес за левым флангом армии князя Багратиона. Этот резерв, силою до 18 тысяч штыков, Кутузов предполагал использовать в сражении в нужный момент. Он говорил: «Когда неприятель истощит все свои силы, я пошлю ему скрытое войско в тыл».

Предатель барон Беннигсен лишил Кутузова этого ударного кулака. В канун сражения он вывел корпус Тучкова на открытый скат высоты под ядра французской артиллерии крупнейшего по тем временам калибра. Но Московское ополчение было оставлено в лесу, и о нём словно забыли, ведь оно было подчинено командиру корпуса генерал-лейтенанту Николаю Алексеевичу Тучкову для совместных действий при нанесении контрудара.

Но что же там случилось?

Существуют свидетельства историков, подтверждающие, что Кутузов планировал полный и окончательный разгром французов на Бородинском поле. Что же помешало? Кутузов любил повторять: «…резервы должны быть оберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который ещё сохранил резерв, не побеждён». Вот и в Бородинском сражении резервы, по плану Кутузова, должны были окончательно решить дело. Первый кавалерийский корпус генерала Уварова и казачий корпус генерала Платова предназначались для сильного удара справа и глубокого рейда по тылам врага, сковывающего манёвр французов. Они своё дело сделали и, как известно, сорвали намерение Наполеона нанести решительный удар в центре. Но наиболее важная роль отводилась 3-му пехотному корпусу генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова, усиленному Московским ополчением.