Друзья Высоцкого

Многие ли посмеют, многие ли имеют право подписать под этим?»

И еще знал Карякин о Высоцком: «Изучают его корни – фольклорные, есенинские, цветаевские. Но главное-то – в другом, в том, что он, мальчишка, пошел против всех. В тех тяжких условиях сотворил невозможное, немыслимое… Я абсолютно не верю в единодушные аплодисменты в его адрес. Критерием любви к Высоцкому являются не аплодисменты, а способность хоть вот настолечко самому – так же!..»

О своих работах, посвященных Достоевскому, Высоцкому, автор говорил, что это «заметки смертного о бессмертных, смертному, которому вдруг показалось, что он ими «пробит» и что он имеет право подумать, почувствовать, что и к нему обращено это слово и что он должен отликнуться, потому что вдруг почувствовал, что это слово и нуждается в отклике и надеется на отклик, как на сотворчество и помощь. Да, да, я испытываю одновременно два чувства: крик, вопль… Крик SОS. Они спасают наши души и намекательно подсказывают нам: спасите и наши души…»

Юрий Федорович стал полноправным соавтором мемориального спектакля о Владимире Высоцком в Театре на Таганке. 22 октября 1980 года на одном из первых заседаний худсовета, когда лишь прикидывалась сама концепция и разговор шел, как он выразился, «пока только на уровне мычания», Карякин настаивал: этот спектакль должен быть не концертом памяти, не дорогим надгробием, не букетом. Нужно было найти какое-то абсолютно неожиданное решение, которое должно быть очень точно адресовано: «По-моему, одна из тайн Володи состояла в том, что он из обывателя умел сделать человека. Народ – это не есть обыватель в значительной своей части. И в этом вся тайна. То есть адрес должен быть не для нас самих: вечер воспоминаний – и каждый будет умиляться, как он знал, или клясть себя за то, что пропустил, будучи близким, и прочее, и прочее. Нет. В Евангелии, по-моему, сказано: «Пришел не к здоровым, а к больным». Если вам посредством этого спектакля удастся хоть одного человека направить на путь истинный, напомнить ему об искорке (то есть адрес должен быть, если угодно, – обыватель), и вот если в нем высечь то, что удалось сделать Володе, это будет достойно его памяти – вот, по-моему, как это чувствуется.

Дальше. Я либо не понял, либо не согласен с Юрием Петровичем – «разбить легенду о том, что никто, кроме него…». Мне кажется, эту легенду не надо разбивать, что никто, кроме него, не мог исполнить… Попробуйте! Человек бегает «сотку» за девять секунд, а больше никто не может… Все равно в народе уже совершилось постфактум, смерть открыла нам поэта, – смерть певца открыла поэта. Но вот как бы не упустить невозможность его подмены… Белла говорила о зияющей пустоте, незаполнимой ничем… Силуэт здания, дворца какого-то – и жуткая черная дыра. Вот это должно быть – ощущение незаменимости.

…Мне кажется, спектакль не может быть, не получится, если не будет конфликта. Какого – не знаю. Потому что, если не будет конфликта, будет самое остроумное, мне нравится эта ошибка, этот контрапункт, – Гамлет и вагоны… Это странническая Русь и высоты духа, но при всем при том самое остроумное. И гениальное даже решение какой-то конструкции… Если не будет внутри конфликта с человеком, с которым, скажем, Володя вышел в путь, а потом у него появился собственный Сальери, который продал себя, не нашел себя…

И последнее. Не забыть бы одну черту: он всегда придуривался – якобы юродивость, но это была форма существования, форма провоцирования вас на что-то. И всегда была самоирония. Вот без этого, без того, как он отнесся к этой статье – не обиделся, не полез в бутылку, – обязательно в этом спектакле должна быть и самонасмешка, что придает просто пульсацию какую-то жизни…

«Но остались ни с чем егеря!» Для меня в ней главное, главнейшее, что сумел Высоцкий: оставить ни с чем тех, кто загонял его в зону, оцепленную флажками; тех, кто придумал для него законы и требовал их исполнения… Человек, в конце концов, иногда и жертвует своей жизнью для других…»

Тогда, в 1981–82-х годах, спектакли памяти Высоцкого были разрешены лишь как «вечера для своих» – ко дню рождения и дню смерти. 25 января 1982 года Юрий Петрович Любимов дарил гостям первый, еще пахнуший типографской краской, сборник стихов Владимира Высоцкого «Нерв». Заодно рассказывал, что уже «спёрли контейнер с Володиными книгами». Карякин тут же реагировал: «Может, это даже хорошо… Я по-хорошему завидую Владимиру и в этом…»