Дуб и кролик

Алоис. Ветер переменился... западный ветер... пахнет теперь кровью... кровью моих кроликов...

Горбах. Даже ты, Алоис, думаешь только о себе, теперь я в этом убедился. Я сожалею об этом, Алоис. (Уходит в дом.)

Алоис. Теперь я думаю только о том, что я всегда со всем соглашался. (Подкрадывается с молотком и шкурками к традиционным флагам. Прикрепляет на каждый флаг кроличью шкурку: он вешает шкурку на крючок на самом острие флага, там, где обычно прикрепляют ленты.) Мориц родил Иосифа. (Вешает шкурку на флаг.) Иосиф родил Элию. (Вешает шкурку на следующий флаг.) Элия родил Дебору и Веньямина. (Вешает две шкурки на третий флаг.) Веньямин родил Хильду и Фрица. (Снова две шкурки.) Фриц родил Ламеха. (Одна шкурка на флаг.) Ламех родил Эзру, Руфь и Алоиса. (Вешает три шкурки на флаг.) Алоис родил Алоиса. (Начинает прибивать последнюю шкурку к дубу, покрывая место, на котором висела памятная доска.) Родил Алоиса, родил Алоиса, родил Алоиса.

Громкое пение из ресторана. Алоис кричит, стараясь перекричать шум.

Флаги и шкурки развеваются на ветру.

Затемнение

9. Отъезд в различные заведения.

Человек в форме служащего Красного Креста проносит налево багаж Анны. Алоис ему помогает. Три перевязанные веревками картонные коробки и чемодан. Горбах стоит на террасе и наблюдает. Анна сидит безучастно.

Алоис. Ну вот, Анна, все готово!

Анна встает и хочет пройти мимо Алоиса.

Поправляйся, Анна. Любопытно, кто из нас первый вернется сюда, на вершину.

Анна стоит и смотрит на него безучастным взглядом.

Всего доброго, Анна. Слышишь? До свидания.

Анна уходит не попрощавшись. Слышно, как отъезжает машина. Алоис смотрит вслед, машет рукой, понимает, что это бессмысленно, и идет к директору на террасу. Здесь стоит его багаж — чемодан, картонная коробка и рюкзак.

На рюкзаке лежит его меховая шапка.

Горбах. Она как будто не в себе.

Алоис. Хуже всего, что она ничего не говорит. Ни одного слова.

Оба смотрят в ту сторону, куда уехала Анна.

Горбах. Ты же знаешь нашего мельника. Когда его жена бросилась в Тойтах, он тоже запил. Стал совсем таким, как Анна. Совершенно ничем не занимался. С ним было так плохо, что он свой большой палец принимал за пробку и все время хотел его вытащить штопором, все вкручивал штопор, а он не входил. Вот увидишь, Алоис, они снова поставят Анну на ноги.

Пауза.

Но сейчас тебе, конечно, тяжело, это ясно.

Алоис. С той минуты как она принялась за кроликов, с ней самой все было кончено. Морица хлоп по голове — кончено. Даниэля хлоп — и в ящик. И ни одного слова не говорила, как будто фасоль чистит. Я тогда сразу понял: этого она не вынесет. Раньше она все-таки иногда что-то замечала, скажет, бывало: «Холодно, не надевай пока тонкие носки»; спрашивала меня, не дует ли, а потом уже больше ничего не говорила.

Горбах. Ты себе не представляешь, какие у них теперь средства. (Берет со стола швейцарскую фуражку.) Шапка, Алоис, не забудь взять ее.

Алоис. Не надо, господин директор. В Сент-Фаццене я все равно не имею права ее носить.

Горбах. По моему мнению, на этот раз тебе совершенно незачем ехать в Сент-Фаццен. Городской совет и хоровой кружок можно было бы убедить.

Алоис. Нет, нет, ради бога, не надо! В конце концов я же повесил кроличьи шкурки на флаги и одну даже прибил к дубу. Недопустимо. Самый настоящий рецидив.

Горбах. А разве ты сам действительно не знаешь, почему ты это сделал, Алоис?

Алоис. Просто нашло на меня. Это и есть самое худшее в таких рецидивах. Вдруг на тебя находит.