Дубинушка

Вениамин давно знал банкира; подвозя его то туда, то сюда, а с ним и Шапиркина, и Шомпола, слышал много их разговоров, знал подробности их быта, в том числе и глубоко личные, щекотливые. Иной раз его приглашал к себе домой Дергачевский, выпытывал, выспрашивал нужные ему сведения о казачьей жизни, просил рассказывать о настроении людей, о том, как они относятся к новым властям, к новой жизни. Беседовать с Чубатым банкир любил. Казачонок был по-детски открыт и охотно выкладывал самые сокровенные тайны; между прочим, и тайны, случайно оброненные в разговорах Шомпола с Шапиркиным. Чубатый в дом банкира всегда заходил с тайным трепетом; тут всё было так красиво, сияло хрусталём и позолотой, а на стенах висели дорогие картины. И всякие вазы Вениамин находил такими великолепными, что уж после них, казалось, не было ничего великолепнее в свете. А однажды Чубатого пригласили в столовую и он обедал вместе с банкиром. Всякие блюда, вина, и конфеты, и виноград, и апельсины им подносили две девушки, которых он иногда видел на улицах города, но которые были не из местных, а выписаны одна из Ростова, а другая из Волгограда. И Чубатый знал также, что дружбу с местными парнями они не водят, и даже в разговоры с ними не вступают. Им было по шестнадцать-семнадцать лет, и они очень красиво одевались, — может быть, потому и никто с ними не мог сравниться по красоте и великолепию. Глядя на них, Чубатый подумал: любую бы из них замуж взял, да как их оторвать от этого… вурдалака. И он почти с явной ненавистью кидал тайные взгляды на банкира.

Сейчас Дергачевский сидел в своём кресле, немного подавшись вперёд, будто собирался подняться, но не поднимался, а смотрел в угол кабинета, будто там неожиданно обнаружил что-то нехорошее и опасное для него.

— Вы чего?.. — спросил вошедший Вениамин.

— Чего чего?..

— Смотрите как-то нехорошо.

— Как нехорошо?.. С чего ты взял?

— А с того. Вижу.

— Ну, что ты видишь? Вот только вошёл и уже говоришь гадости. Ты и всегда такой: буровишь неизвестно что. Сколько раз зарекался не видеть тебя, не принимать. Мне и так тошно, а ты ещё каркаешь.

— А чего тошно-то? По какой причине?

— А тебе ничего, не тошно? Ты как ходишь?.. Весёлый всегда?..

— Ну, не очень весёлый, денег у меня нет, но их всегда нет, а так — ничего. Жить на свете интересно. Я радостный.

— Он радостный! А я вот живу без радости. Слабость какая-то появилась. Идёшь-идёшь, и вдруг нога подогнулась, точно тебя сзади палкой ударили. Ты не заметил?

— Чего?

— Чего-чего?.. Заладил как попугай! Да у тебя мозги-то есть под твоим таким красивым чубом или так… без мозгов обходишься? Говорю тебе — может, заметил перемены какие — во мне, к примеру, да и во всём мире?.. В другой раз живот урчит. Девочка красивая придёт, я с ней шуры-муры хочу завести, а в животе вдруг как заурчит. Точно вентилятор включили. У тебя бывает такое?..

— Нет, не бывает. У меня, если я хорошо поем, да ещё и чего-нибудь вкусного, и побольше, так в животе тогда праздник наступает, вроде бы оркестр заиграл. И сам я становлюсь весёлый. Я тогда разговорчивый бываю. И будто бы ума прибавляется. Вроде бы и не о чем говорить, а я говорю.

Дергачевский смотрел на Вениамина со смешанным чувством удивления и презрительного снисхождения думал: это, наверное, у всех дураков так: нажрутся от пуза и радуются. Вот ведь природа как устроена: дуракам-то и кусок хлеба в радость. Для них и солнце светит, и птички поют.

Продолжал пытать парня:

— Ну, а если аппетита нет, ты тогда чего делаешь?

— Не знаю, чего тогда делать, потому как не было такого. Если уж проголодался, так любую еду подавай. Вы бы о таких вещах у врачей спросили, а то, неровен час, дуба дадите.

— Как это — дуба дать?

— Ну так, — того, значит, с копыт долой.

— Опять загадки. Говори ты по-русски.

— Я и говорю по-русски. В могилевскую, значит…

— Ну, хватит. Договорился. И так разные мысли в голову лезут, а тут и ты ещё… Мне недавно один идиот комплимент выдал. Он толстый сильно, едва ноги передвигает. Ну, я ему и скажи: похудеть бы вам, а то вам и кредит давать опасно. А он мне: Черчилль вон какой был толстый, а жил долго. Кажется, там, в Англии говорят: пока толстый похудеет, тонкий окочурится. Я его из банка турнул и денег никаких не дал. Вот так с вашим братом фамильярничать. С простым человеком и говорить не о чем.

— А я не простой. Я десять классов кончил, книги читаю. Я из тех, кого называют сельским интеллигентом. Могу и о политике говорить. И за жизнь, и за любовь тоже.

— Ну, хватит о высоких материях; ты лучше скажи мне: кто это в нашем районе на столбах да заборах листовки клеит?

Подвинул к Чубатому несколько разодранных листков. Чубатый читал:

И снова в поход труба нас зовёт,

Мы все встанем в строй,

И все пойдём в священный бой.

И другая листовка:

Встань за веру, русская земля!..

И ещё:

Где б ты ни был, русич, не унывай!

До конца Россию защищай! защищай!..

И эта вот:

Бараны!.. Кого выбираете?…

Банкир осторожно, точно змею, подвигал к Чубатому листок. И на нём одно слово: «Паук».