Дублет из коллекции Бонвивана

— Только ты сама об этом не думай, — предупредил Толстяк. — Будешь думать, передашь мысли другим. Если со мной…да мало ли что может случиться, сразу им не пользуйся. Потерпи, как минимум, год-полтора и только потом, да и то по крупицам, и в другом городе пытайся сбывать. Если кто-то заинтересуется, откуда взяла, скажешь — нашла и ни за что не признавайся, даже если тебе под ногти будут всаживать иголки…

— Прошу тебя, Володя, не надо предрекать… Я и так всего боюсь.

— Это жизнь и все мы ходим под Богом. Имей дело с такими, как я, старыми евреями. Правда, они тебя могут немного надуть, но зато не сдадут в милицию и не убьют.

Пока они находились в леднике, на улице начался дождь. Он шлепал по широким темно-зеленым листьям смородины, и этот звук больно отдавался в груди Рощинского.

Он остановился посреди дворика и, подняв к серому небу одутловатое, поросшее трехдневной щетиной, лицо, мысленно стал прощаться с тем, что повисло на медной проволоке в кроличьей норе. По его щекам катились капли влаги, которые, между прочим, мало чем отличались от дождевых.

Авдееву продолжал одолевать нервный озноб. В ней росло какое-то непонятное для нее чувство — не то постижение великой тайны, не то обреченность всю жизнь нести эту тайну в себе. И, возможно, уйти с ней в могилу.

Рощинский, перестав взирать в небеса, вытер рукавом лицо и устало поплелся вслед за Авдеевой. Но когда женщина скрылась в доме, он остановился возле георгинов, которые были почти с него ростом и дотронулся до одного из них. Жадно затянулся усладой приближающейся осени, и она напомнила ему что-то непостижимо далекое и столь же непостижимо горькое…

Все остальное было вторичным и даже осознание того, что его руки больше никогда не дотронутся до того, что осталось в леднике. Однако в какой-то момент все разительно в нем изменилось: он остолбенел и был близок к тому, чтобы вернуться и достать из норы золото. Но ему помешала Авдеева, которая появилась на пороге и, бодрясь, громко позвала: «Владимир Ефимович, иди сюда, намокнешь…»

Ответил он не сразу, ему нужно было привести в порядок свои мятущиеся мысли.

— Пожалуй, пойду домой, — сказал он устало.

— А щи? Я их уже разогрела…

«Сдались мне твои щи, — раздраженно подумал Рощинский, — я сейчас пойду домой, возьму обрез, упрусь стволом в живот, и пошло оно все к чертям собачьим…»

Но слова его были другие:

— Не провожай меня, я сам как-нибудь доберусь. Вечерком позвоню…

Авдеева мягко взяла его под руку и проводила до калитки. И долго смотрела ему вслед. А он шел, переваливаясь с ноги на ногу, вытянув обе руки вдоль туловища. Ей стало нестерпимо жалко этого одинокого человека и она тихонько заплакала.

Дождь уже шел во всю, а Рощинский, засунув руки в карманы своего необъятного плаща, и надвинув черную шляпу на глаза, шагал не обходя лужи, не видя белого света. Очевидно, его вел домой какой-то внутренний автопилот, не позволявший ему сбиться с пути.

Придя домой, лег на диван. Он понимал: то, что предстоит ему скоро исполнить, потребует немало сил и здоровья. Однако заснуть не удалось, слишком сильный был напор ощущений, связанных с предстоящим делом.

Он поднялся с дивана и начал готовиться. В ту же брезентовую сумку, с которой ходил к Авдеевой, он положил коробку с гранатой. Мысленно он давал себе задание — не нервничать, вести себя естественно и ни в коем случае не размахивать и ни за что не задевать сумкой.

На всякий случай он попрощался с Фордом — потрепал его по холке, отдал последний кусок колбасы.

Постоял у окна, погладил, по-прежнему висящий за шторой «франкот», и собрался уже уходить, когда зазвонил телефон. Рощинский пододвинул к себе магнитофон и включил его на запись. Это было «последнее предупреждение», как заявил звонивший аноним… Он дважды прослушал голос таинственного вымогателя и на какое-то мгновение ему показалось, что этот тембр он уже однажды слышал.

На вокзал он отправился пешком. Старался идти подальше от кромки тротуара, чтобы не стать случайной жертвой автомобильного наезда.

В камеру хранения он попал не через главный вход, а через тоннель, ведущий на платформы дальнего следования. Народу было немного, а в самой камере хранения с ее бесчисленными рядами ячеек, маячили всего два человека. Ячейка № 110 находилась посредине третьего ряда, куда он мог попасть, минуя турникет, за которым сидел старик-служитель. Впрочем, без него Рощинский никак не мог обойтись — нужны были жетоны, чтобы воспользоваться камерой хранения. Он подошел к стойке и попросил два жетона. Служитель, не удостоив его даже мимолетным взглядом, дал требуемые жетоны и сдачу. И вновь принялся за газету.

Когда до нужной ячейки оставались считанные метры, Рощинский почувствовал сильное сердцебиение. Он вытянул вперед руку — она тоже вибрировала, словно соединенная проводами высокого напряжения.