Дублин

Безусловно, виноват только он сам. Она ведь не взбалмошная женщина. Тут и думать нечего. Порядочная и добрая. Она представляла собой все то, что должна представлять собой жена и мать. И Уолтер любил ее страстно. Вот только она, похоже, так и не полюбила его. И от этого Уолтер испытывал боль куда более сильную, чем ему по силам было вынести.

И ведь не с кем об этом поговорить. Из семьи его отца уже никого не осталось. И конечно же, он даже заикнуться о таком не мог кому-нибудь из детей. Бесчестить мать в их глазах? Никогда! Родные Энн явно все знали. Какой он муж, если явится в слезах к родным жены, когда она ему неверна? Для этого Уолтер был слишком горд. Нет, ему приходилось в одиночку переживать и свою боль, и свой гнев.

Потому что гнев все-таки оставался. Гнев мужчины, над которым посмеялись: посмеялась его собственная жена, посмеялся О’Бирн. И даже в каком-то смысле над ним насмехались Лоуренс и Орландо, потому что они знали. И гнев слегка остужал любовь Уолтера. Правда, история пока не стала всеобщим достоянием. В этом Уолтер был уверен. Братья Энн могли знать, но вряд ли им захотелось бы выдать постыдную тайну сестры. А в семье О’Бирна кто-нибудь знал об этом? Скорее всего, нет. И если догадка Уолтера верна, О’Бирн и дальше будет осторожен. Ведь если история выйдет наружу, если об этом узнает весь Дублин, а значит, и его дети тоже, то, как бы ни любил Уолтер жену, ему придется прогнать Энн из дома. В этом Уолтер был полон решимости.

А если все останется в тайне, что тогда? Есть ли у него хоть капля надежды? Когда история подойдет к концу – а это непременно произойдет – и Энн вернется к своей прежней жизни, что ему делать тогда? Как он будет себя чувствовать? Возможно ли, что Энн будет испытывать к нему хоть каплю любви? Или хотя бы проявит некоторую гибкость? Потому что он этого заслуживал. Уолтер подумал и об этом. Наверное, с ее стороны хватило бы и слов, но слов искренних.

Вообще-то, такое было уделом жены: ждать возвращения сбившегося с пути мужа, но Уолтеру известны и случаи, когда роли менялись. И потому пока, ради их семьи, он сделал вид, будто ни о чем не догадывается. Их семейные отношения кое-как продолжались, но если Уолтер, ложась спать, говорил, что слишком устал, Энн ничего не имела против. И жизнь шла тихо и спокойно, как всегда. Иногда, когда Уолтер лежал рядом с женой в постели, ему казалось, что от ее кожи пахнет другим мужчиной… или от ее волос? Но он закрывал глаза и делал вид, что заснул.

Уолтера оскорбляла и еще одна вещь – любовь Мориса к О’Бирну. Конечно, Уолтер прекрасно понимал, почему мальчик так очарован. Красивый ирландец, с такими же зелеными глазами, действительно представлял собой необычную личность. И Уолтер с горечью думал: О’Бирн кажется его сыну куда более интересным, чем собственный отец. Даже это О’Бирн отнял. И последней уступкой Уолтера стало то, что он позволил сыну поехать к О’Бирну. Мальчик тоже хочет меня бросить, думал он. И что я могу поделать? Разве я могу его винить?

Но когда Энн отправилась за сыном в горы под вполне благовидным предлогом, Уолтер едва не лопнул от досады и сдержался лишь потому, что понимал: если он начнет слишком уж возражать, то не сможет сдержаться и скажет, что знает всю правду. Однако поездка жены стала последним ударом. Да, он мог хранить молчание ради семьи, но уже не был уверен, что после возвращения жены будет в состоянии возобновить их супружеские отношения.

И все же он продолжал кое-как влачить существование. Занимался делами, а в конце дня сидел в своем кресле в гостиной и чувствовал, как его тело наращивает новые слои, чтобы смягчить болезненные уколы. В глазах жены он оставался тихим и мягким. Иногда Уолтер наблюдал за ней и думал: поймет ли она когда-нибудь, что он все знает? Вот только в этом была некая загадка. Энн не видела, поскольку не желала видеть. А не желала она видеть, поскольку ей было наплевать. А наплевать ей было потому, что она любила другого. Вот таким стал круговорот жизни Уолтера, и он продолжал полнеть.

В доме было тихо, когда он вернулся. Слуги хлопотали на кухне. Ни Энн, ни сына дома не оказалось. Обычно в таких случаях Уолтер устраивался в своем кресле и иногда немножко дремал, но после разговора с Орландо сна у него не было ни в одном глазу, а потому, ища себе занятие, он решил подняться на чердак и просмотреть документы гильдии, которые хранились там в сундуке. Уже несколько лет Уолтер собирался их разобрать, но все руки не доходили. Слегка пыхтя, он поднялся по лестнице.

Чердак был довольно просторным. Его потолок был обшит досками, и тут было сухо и тепло даже зимой. Б'oльшую часть старых счетов гильдии забрал Уэнтуорт, чтобы передать новой гильдии, протестантской, недавно созданной. Но Уолтер сумел сохранить кое-что и вовсе не собирался все это отдавать. Большой, обитый медными полосами сундук стоял в середине помещения на полу, и Уолтер аккуратно отпер три замка тремя разными ключами. Здесь хранились бумаги еще его отца, и Уолтер как будто прикоснулся к некой средневековой тайне.