Дублин

Пинчер молчал. Он вспомнил о письме, которое совсем недавно получил из Дублина и на которое не потрудился ответить.

— Мне нужно немного времени, чтобы подумать, — медленно ответил он. — Но если дело дойдет до суда, я буду отрицать все обвинения и откровенно расскажу все о той леди, не щадя ее репутации.

— Что ж, справедливо, — кивнул адвокат. — У вас есть месяц. Как вам это?

В тот же день Пинчер написал в Тринити-колледж.

Но он совершил одну печальную ошибку. Придя к сестре перед своим отъездом из Англии, он все ей рассказал, ожидая от нее сочувствия. Но не дождался. Ни слова жалости, милосердия или любви. Ни тогда, ни до сих пор, даже после стольких лет.

И какой была с тех пор его жизнь? Что он мог бы продемонстрировать племяннику, если бы тот приехал в Дублин? Весьма скромное состояние? Положение в Тринити? Борьбу за протестантскую веру в мире презренных компромиссов? Но где же священный, божественный огонь? И что бы почувствовал к своему дяде добродетельный юноша — восхищение или отвращение? Боже милостивый, вдруг осознал Симеон Пинчер, ведь, скорее всего, второе… Его сестра права. Пинчер забыл, как должна выглядеть его жизнь в глазах английского пуританина. Он слишком долго жил в Ирландии.

Весь день он просидел на месте, глядя в пространство перед собой. В начале вечера пришла жена Тайди, принесла ему пирог с мясом. Пинчер рассеянно поблагодарил ее, но не сдвинулся с места. Но потом встал, поднес к тлевшим в камине углям длинную тонкую свечку и зажег с ее помощью большую свечу, которую и поставил на стол перед собой.

И лишь много позже, после того как он долго просидел, грустно глядя на огонек и думая об Уолше и О’Бирне, о своей сестре и ее набожном сыне Барнаби, доктор Пинчер пришел к решению, изменившему весь остаток его жизни. Он теперь знал, что ему делать. Но подготовиться к этому он должен был тщательно и тайно.

Два месяца спустя Орландо Уолш созвал семейный совет в Фингале.

Были приглашены и его брат Лоуренс, и Уолтер Смит, и Дойл, который, хотя и принадлежал формально к Ирландской церкви, не обладал слишком сильными религиозными чувствами и всегда был верным родственником. Но что удивило остальных гораздо сильнее, так это то, что Орландо пригласил на совет своего друга О’Бирна.

— Я хочу, — объяснил он Лоуренсу, — узнать мнение ирландского джентльмена. А О’Бирну можно доверять.

Ведь предстояло обсудить очень важные дела.

Это было мужское собрание. Жена Орландо, Мэри, как раз уехала навестить свою матушку, О’Бирн и Лоуренс приехали одни. Энн, правда, приехала с Уолтером Смитом, потому что ей приятно было навестить дом своего детства.

— Я буду только рада оставить вас. Обо мне не беспокойтесь. Я найду чем заняться, — весело сказала она брату.

Погода стояла чудесная. Был канун Майского дня.

Когда мужчины собрались в гостиной вокруг дубового стола, Орландо с удовольствием окинул всех взглядом. Уолтер Смит, Дойл и О’Бирн были одеты так, как и положено джентльменам из Дублина: короткие штаны и чулки; сам Орландо надел облегающие штаны. В сельской местности это было в порядке вещей: даже в английском Фингале джентльмены носили смесь английского и ирландского платья, и Орландо, обращаясь к О’Бирну, заметил с улыбкой:

— Да я больше похож на ирландца, чем ты!

Лоуренс был в своей обычной сутане; седеющие волосы добавляли его внешности суровости.

За годы, прошедшие после смерти отца, Орландо научился лучше понимать брата и уважать его соответственно. Когда Орландо решил пойти по стопам отца и выбрал профессию юриста, он учился у одного адвоката в Дублине и быстро выдвинулся. В то время он часто проводил вечера с Лоуренсом в доме иезуитов. И два брата стали как бы двумя сторонами одной и той же фамильной монеты: один представлял собой священство, другой — землевладельцев и профессионалов, чья религиозная жизнь всегда являлась сугубо личным делом.

Разница между ними была лишь в одном. Лоуренс по-прежнему оставался более холодным интеллектуалом, чем брат. Его неизменное отвращение к сомнительным реликвиям, священным источникам и всем проявлениям скрытого язычества в традиционном католицизме острова могли бы порадовать пуритан. А Орландо, отчасти из любви к памяти отца, а отчасти из-за собственного характера, продолжал почитать кое-что из всего этого. Как раз той самой зимой он, отправившись в Ратконан к О’Бирну, вместе с другом поскакал в Глендалох и провел целый день в том месте, где стоял древний монастырь, и почти час молился в маленькой хижине святого Кевина. И каждый месяц Орландо обязательно предпринимал маленькое пешее паломничество к колодцу в Портмарноке. И если Лоуренс был полон решимости очистить и усилить Святую церковь, Орландо, более эмоциональный, желал бы вернуть то, что было утрачено, хотя и не смог бы четко выразить свои желания в словах.

И обсудить теперь он хотел как раз жизнь католической общины Ирландии.