Дублин

Утренняя служба в соборе Христа была прекрасной, хор великолепным. Что до нового современного органа, который установили всего десять лет назад, то регент и органист наняли дополнительных музыкантов, чтобы обогатить звучание. Сегодня играли скрипки, свирели и корнеты. Пинчер не слишком одобрял все эти дополнительные украшения, считая их чересчур пышными и помпезными для протестантской службы, но во всем остальном собор Христа выглядел достойно. Стол для причастия, простой и гладкий, скромно стоял на своем месте. Свечей и украшений было немного. Без сомнения, главным сегодня был не хор, не алтарь, даже не собравшиеся, хотя они и были весьма важны. Главным в протестантской церкви была кафедра проповедника. Это католики могут приходить в церковь, чтобы насладиться мерцанием свечей и телом Христовым, чудом и таинством, а пресвитерианцы приходят затем, чтобы услышать проповедь.

И они ее получат. Когда подошло время, Пинчер встал со своего места и поднялся по ступенькам на кафедру. Лицо его было бледным, одежда черной как чернила. Все замерли в ожидании, и Пинчер обвел взглядом толпу. При этом он широко раскинул руки, словно карающий ангел, а потом хлопнул по кафедре перед собой и, наклонившись в сторону собравшихся, как будто они вдруг стали его добычей, воскликнул ужасным голосом:

— Не мир пришел Я принести, но меч![2]

Слова Господа. Десятая глава Евангелия от Матфея. Самые устрашающие слова Спасителя. Собравшиеся разом вздрогнули.

Проповеди в век Стюартов производили сильное впечатление. Это были мощно выстроенные тексты, подобные огромному зданию. Сначала шел фундамент — библейский текст. Затем, словно многочисленные колонны и арки, трансепты и капеллы, шли соответственные тексты, вполне понятные намеки и вспомогательные темы, потому что пастве нравилось видеть ученых проповедников. И все это торжественно излагалось и повторялось, приумножалось, надстраивалось одно над другим, сопровождаясь крепким великолепием протестантской прозы. И в результате проповедь выстраивалась в риторический храм — настолько огромный, сложный и гулкий, что к концу можно было лишь гадать: а предполагали ли сами авторы священных текстов, что можно соорудить из их простых и скромных слов?

Почему, вопрошал Пинчер своих слушателей, почему же наш Спаситель пришел не для того, чтобы принести мир? Потому что это было невозможно: одно лишь то, что сам Он был добр и свят — тут следовало несколько грамотных аллюзий, — Он не мог этого сделать. Но разве не все возможно для Господа? Все, кроме одного, потому что Он сам это установил. И это единственное — то, что Он назвал грехом. Мы знаем грех. Пинчер сурово оглядел слушателей. Они знали грех. Человечество познало грех с самого начала, с тех пор, как змий — тут снова последовало несколько ссылок и упоминаний о принце Тьмы, — с тех пор, как змий обманул Еву, а она соблазнила Адама.

— С того момента, как человек впервые проявил непослушание и принес в мир смерть благодаря плодам запретного древа! — воскликнул Пинчер. — С тех пор мы не знаем мира!

Мир придет только в конце света, когда дьявол будет наконец повержен Спасителем. Грех будет уничтожен. И нет другого способа одолеть дьявола, кроме как повергнуть его.

— Не мир пришел Я принести, но меч!

Человек пал, продолжил Пинчер, рай был утрачен. И мы, подобно Адаму, блуждаем по земле, где дьявол расставляет ловушки и соблазны для нас и растит запретные деревья на каждом повороте. Съешь их плоды — и попадешь в вечный адский огонь, и не будет у тебя надежды на спасение. Господь предупреждал Адама, чтобы тот не ел плодов запретного древа, но мы продолжаем чаще падать в бездну, чем избегать ее, ведь дьявол подсовывает нам запретные деревья под видом хороших.

— Змий умен и хитер! — сообщил Пинчер. — Он говорит нежно и мягко.

Он использует Еву, вечную соблазнительницу. Она предлагает нам некий фрукт, прекрасный снаружи, но гнилой внутри. Как же нам узнать соблазнительницу и фрукт в их истинном виде? Он им объяснит, заявил Пинчер. Дерево познается по его плодам — вот что следует всегда помнить.

На этом он сделал паузу и снова окинул слушателей грозным взглядом.

— И есть в мире некое дерево, — громко продолжил он, — чьи плоды нам известны!

Суеверия, идолопоклонничество, богохульство, лицемерие: о каком дереве он говорит? Но что еще это может быть, если не Римская церковь, которая порождает подобные плоды?

— Римская церковь — размалеванная шлюха, со всеми ее благовониями и картинками, с ее литургиями и шествиями! — воскликнул Пинчер. — Бойтесь, говорю вам, бойтесь папистской Евы, шлюхи, Иезавель! Отверните от нее лица свои! Сразите ее! Не мир пришел Я принести, но меч!

Слушатели при этом дружно вздохнули. Основные мысли проповеди были им вполне знакомы, но слышать вот такое злобное и враждебное нападение в присутствии столь многих джентльменов католиков Дублина — это уже было нечто большее, чем просто проповедь. Это было объявление войны. Пинчер, однако, чувствовал себя на волне и неумолимо перешел к следующей теме.