Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг

Я видел на ней эту футболку, но сейчас мне было совершенно ясно, что она ее не наденет. Поруганное детство — слишком острый кусок, чтобы переварить его с помощью иронии.

— Вот что я хотела тебе показать! — сухо бросила Софи. На месте преступления она не любила сентиментальности и черного юмора. Объясняла это тем, что эмоции отнимают время, которое нужно для работы, а подразумевала иное: прибегать к подобным средствам могут лишь слабаки. Софи кивнула на кромку камня. — Дать тебе перчатки?

— Я не стану ничего трогать, — ответил я, присев на корточки.

Только теперь я обратил внимание, что у девочки приоткрыт один глаз, будто она притворялась спящей и собиралась вот-вот вскочить и завопить со смехом: «А! Попались, дурачки!» По ее руке медленно полз блестящий черный жук.

Чуть ниже кромки глыбы тянулась выемка примерно в палец толщины. Время и погода сгладили и почти отполировали ее края, но в одном месте долото мастера, вероятно, соскочило в сторону и отщепило кусок скалы, оставив зазубренный след. На камень налипло что-то темное, почти черное.

— Хелен заметила, — произнесла Софи. Одна из криминалистов подняла голову и улыбнулась застенчиво. — Мы взяли мазок — это кровь, хотя не обязательно человеческая. Вряд ли она имеет какое-то отношение к нашей жертве. Когда ее принесли сюда, кровь уже высохла, а пятну, похоже, несколько лет. Вероятно, кровь принадлежит животному или тут когда-то подрались подростки, но во всяком случае деталь интересная.

Я вспоминал худые запястья Джеми, загорелую шею Питера, на которой после стрижки осталась белая кайма. Даже не оглядываясь, я затылком чувствовал, что Кэсси на меня не смотрит.

— Не вижу, какая тут связь, — процедил я.

Я встал — трудно сидеть на каблуках, не касаясь камня, — и ощутил, как земля качнулась под ногами.

Прежде чем уйти, я поднялся на пригорок рядом с глыбой и огляделся по сторонам, стараясь запечатлеть в памяти все детали: котлованы, домики, поля, дорожки, тропинки, впадины и возвышенности. Тонкая полоска зелени у каменной стены осталась нетронутой — наверное, для того чтобы археологи не мозолили глаза местным жителям. С дерева свисал обрывок голубого пластикового троса, закрепленного тугим узлом на одном из верхних сучьев. Заплесневелый и изношенный, он вызывал в воображении жуткие картины — толпа линчевателей, ночной самоубийца, — но я знал, что это всего лишь старая «тарзанка».

Я привык вспоминать о Нокнари так, будто эта история произошла не со мной, а с другим человеком, но мысленно всегда оставалась тут. Пока я корпел над конспектами в колледже или валялся на диване Кэсси, тот мальчишка продолжал раскачиваться на «тарзанке», перемахивал через стену вслед за лохматой головой Питера и исчезал в лесу под смех и топот загорелых ног.

Одно время я верил — вместе с полицией, газетами и моими потрясенными родителями, — что я действительно спасся и страшный поток, унесший Питера и Джеми, оставил меня на берегу. Но это не так. Теперь я знаю, что где-то в мрачных глубинах, там, где решается все, — я так и не вышел из леса.

3

Я никому не рассказывал о случившемся в Нокнари. Зачем? Чтобы услышать жадные расспросы о том, чего я все равно не помню, или выражение глупого сочувствия, или непрошеные советы насчет состояния моей психики? Обойдусь и без этого. Разумеется, родители в курсе, и Кэсси, и Чарли, мой друг из интерната — теперь он работает в банке в Лондоне, мы иногда переписываемся, — и еще та девушка, Джемма; с ней я встречался, когда мне было девятнадцать (мы постоянно пили, к тому же она была помешана на всяких ужасах, и я подумал, что это может поднять меня в ее глазах), а больше никто.

Когда меня отправили в интернат, я перестал быть Адамом. Меня начали звать по-другому. Не помню, чья это была идея, моя или родителей, но мне она понравилась. В телефонном справочнике Дублина целых пять страниц людей по фамилии Райан, зато имя Адам встречается редко, а рекламу мне сделали неслабую (даже в Англии я бегло пролистывал газеты, которые мне давали для растопки камина, и вырывал касавшиеся меня страницы, после чего внимательно прочитывал их в туалете и смывал). Рано или поздно меня бы узнали, но никому и в голову не приходило, что существует связь между детективом Робом с его английским акцентом и мальчишкой Адамом Райаном из Нокнари.

Конечно, я знал, что надо ввести в курс дела О'Келли, особенно сейчас, когда поручили расследование, которое могло быть как-то связано с моим, но не стал. Меня бы сразу отстранили от расследования — считается, что детективу нельзя заниматься работой, затрагивающей его лично, — а потом, чего доброго, начали бы подробно расспрашивать про тот день в лесу, хотя это никак не помогло бы делу или кому-нибудь вообще. Во мне еще жили воспоминания про первый допрос: громкие мужские голоса, доносившиеся до меня смутно, словно издалека, и едва доходившие до сознания, где в тот момент не было ничего, кроме белых облаков, плывших по бескрайнему простору неба, и шума ветра в зарослях травы.