Дублинский волонтер

Ярким воскресным утром - молодой, здоровый - Марти вышел из дома матери на Патрик-стрит; кепка лихо заломлена, рубашка чистая, ботинки сверкают. Он глянул на легкое облачко, потом на солнце высоко над шпилем собора. Улицу сотрясал перезвон - колокола церквей Христа, святого Одеона, святого Патрика, святого Иоанна на Лейн-сквер пели и звали, заглушая дребезжание кебов по серому булыжнику. "Придите и поклонитесь, добрые христиане". Марти шел к мессе, но мысли его были совсем о другом. От этих колоколов, под звуки которых он вырос, кружилась голова.

- Иди-ка помолись, сынок, - вызванивал Иоанн. - Пусть солнце греет, а ты не теряй времени попусту, не ешь глазами девиц в разукрашенных шляпках.

- Они ведь к мессе идут, не куда-нибудь, - говорил святой Одеон. - А ты болтаешься тут, глазеешь на искусственные фонтаны да искусственные пруды, и еще на грязных мальчишек, пускающих бумажные кораблики прямо перед святым Патриком. Будто им другого места нет, осквернителям дня субботнего!

- Он размечтался, как нацепит на шею медаль, когда они дадут прикурить "Слиго", - говорил святой Патрик. - Хочет Энни ее поднести.

- Ему не терпится уволочь ее в укромное местечко в парке или на пляж в Шеллибэнксе. Вот чего он хочет, прости господи.

Марти шел, а рука, сжимавшая в кармане шиллинг, так вспотела, что он чувствовал мокрый кружок на ладони.

- Входи, входи, - звал Иоанн. - Помолись чуток за свою душу. Ей это не помешает. И за души усопших помолись - летний день долгий, времени на все хватит.

Ну прямо как сговорились!

- Марти Каллахэн, - сказала ему утром мать, - эдак ты и мессу пропустишь!

Он ей ответил, что уже идет, и вообще у него еще куча времени.

- Самое время преклонить в церкви колени, а не надраивать ботинки. На футбольный матч небось ни за что бы не опоздал.

Марти лишь присвистнул да подмигнул сестренке.

Он вошел с солнца в церковь святого Иоанна, снял кепку и, окунув жаркие смуглые пальцы в чашу со святой водой, быстро перекрестился и покропил двери храма - за все несчастные души в чистилище. В огромной сумрачной церкви толпился бедный люд. Было жарко, в воздухе мерцали языки свечек и стоял кислый запах. Марти поспел как раз к первому чтению Евангелия, а ушел после последнего, и пусть себе женщины зажигают лампадки святой Анне, покровительнице беременных, а желтолицые старики с четками несут стражу против татя в ночи. Потом через форт Пиджен-Хаус - солдаты учились там стрелять - они с Энни вышли к Шелли-бэнксу, поросшему густой и ласковой травой, где так приятно валяться. Побродили босиком по мелководью, поели апельсинов, Энни была в голубеньком платье. Он спросил, не выйдет ли она за него. Нет, не сейчас, сказал он, но вскорости. Она ответила: мол, прямо и не знает, что сказать - ей ведь всегда были по душе солдаты. Вот Динни Эндрюс, тот солдат, они отчаянные парни, кто в солдаты пошел. А Марти сказал - ему всегда казалось, что он ей больше по сердцу, чем Динни Эндрюс, а она ему в ответ: что верно, то верно, право слово. Голубые глаза сияют, а когда увидела, как уныло Марти обрывает травинки, - так и залилась смехом. Тут он порезал травой палец. Энни засуетилась, заставила промыть морской водой. И сказала, что, пожалуй, пойдет за него. Он побежал искупаться на мужской пляж - сердце ликовало, гибкое тело аж подрагивало от волнения. Когда он вернулся, они накупили у торговки апельсинов и сладостей, валялись на порыжелой траве, смотрели на лодки и на прохожих, смеялись над проделками малышей и обнимались.

Проводив ее домой, он той ночью долго мечтал у кухонного окна, пока колокола святого Патрика не пробили полночь и не начали, как всегда в этот час, вызванивать мелодию, которая тихонько кралась к нему через улицы и крыши.

Несколько дней спустя Марти сказал отцу, что завербовался. Как открыться матери, он не знал. Ей сказал отец.

- Эллен, - начал отец, - Марти взял у англичан шиллинг.

Дело было вечером, отец сидел в кресле с высокой спинкой, положив ноги на каминную решетку.

- Я уезжаю во Францию, ма, - Марти теребил в руках кепку. - Я теперь солдат.

Они разговаривали в кухне, где на камине между двумя конными бронзовыми рыцарями, грозящими друг другу копьями, висел портрет Парнелла {Парнелл Чарлз Стюарт (1846-1891) - ирландский политический деятель, лидер движения за гомруль.} и стоял пожелтевший окантованный пергамент с речью Роберта Эммета {Эммет Роберт (1778-1803) - известный деятель ирландского освободительного движения.}. "Я не желаю, чтобы мне сочиняли эпитафии; поелику ни один человек, знающий устремления мои и идеи, не решается их отстаивать, я не желаю, чтобы идеи эти были извращены из-за предвзятости или невежества". Отличные пышные фразы, которые величественно изрыгал дед после нескольких кувшинов пива.

Теперь - на посошок, Марти, и спой, а? Кто же откажется! До конца войны путь далекий. А что бы спеть? Давай что-нибудь ирландское - так ему всегда говорили.