Дубовые дощечки

— Прости, брат, лайф есть лайф…

А он вдруг, чуть не плача:

— Да оби-идно просто…

Я ему снова:

— Слушай, а на такси не обидно троячок нам подкинуть?

Он осмелел (народ все-таки кругом):

— Ну, вы совсем обнаглели! — и прыг в трамвай. И деру в моих кроссовках. Будто это он их с меня снял и теперь вот концы прячет.

А другой «усявый» так защищался.

Я его у ЦУМа приглядел. «Социолог». Бреду за ним, не прячусь. Жду, когда он в какое-нибудь спокойное местечко забредет. Он меня запеленговал и — нырк в ЦУМ. Я стою жду. Выходят вдвоем с каким-то мужиком. «Социолог» на меня показывает, чго-то мужику говорит. А мужики, я-то знаю, редко за «усявых» впрягаются. Мужик довел его до своей машины, развел руками и уехал. «Социолог» — снова прыжками в ЦУМ. Я — за ним. Побродили по отделам. Тот снова к какому-то мужику подкатывает. Жалуется, слышу. Мужик — ко мне:

— Ты что к мальчику пристаешь?

— Я и слова ему не сказал… — отвечаю. Мужик этот довел «социолога» до троллейбусной остановки, сам сел в троллейбус. «А «социолог» стоит, как меня ждет. Путаются они в таких ситуациях, я же говорю.

Я подошел к нему. Палец ему под ребро выбросил, как нож. Тот аж взвизгнул.

— Ну чего тебе от меня надо?

— Денег.

— У меня всего три рубля.

— Гони три… — я так быстро соглашаюсь, потому что вижу, к остановке катит мент. И «социолог» видит. Ну, думаю, пора срываться. Сейчас они общий язык найдут. Но «социолог», знаете, что делает? Ввек не отгадать! Он крадливо подсовывает три рубля под мой локоть, прижатый к куртке. Как взятку дает… Это, значит, чтоб мент не увидел. Ну, как после этого не бомбить «усявых»!

Обычно рассказы Ерча я воспринимаю без менторских комментариев. А на последнем, про «социолога», чуть было не сдержался… Но вовремя остановился. Сдержанно поблагодарил Ерча:

— Давай надеяться, что те подробности, которые ты добавил к психологии гопников и их жертв, кому-то из читателей помогут.

Ерч рассмеялся:

— Ну-ну, я думаю, читателям будут интереснее другие подробности. С гопничеством я теперь завязываю. Берусь за взрослое дело. Продам куртку, ту, что снял… да печатку, ту, что снял, да… Слетаю в Москву. Накуплю коньяку «Солнечный берег». Там по 35 рублей. А у нас в комках, я уже узнавал, его возьмут по 90. На выручку куплю два ящика водки. Полечу на Север. Обменяю: бутылка водки на литровую банку красной икры. Бутылка водки здесь — полтинник, а банка икры — 200 рэ… Я уже в магазин заходил: они говорят, вези, только справку найди, что это нам кооператив поставляет… Ох, и раскручу бизнес!

Ерч оказался прав. Детали его «взрослого» дела затмили все, что он рассказал прежде, выросли до обобщенного символа неуютных наших перемен. Мне сразу представился надменный мальчик из «комка». Вот он протягивает пыльную бутылку коньяка за 90 рэ, в которые превращены мокасины хиппаря, и усмехается про себя. И продавщица кафетерия представилась. Она, играя золотом на пальцах и во рту, подает мне маленький кофейный бутерброд с икрой и делает какие-то пометки в тетради… Может, прикидывает, каким наваром лично для нее оборачивается литровая банка икры за 200 рублей, три из которых когда-то принадлежали «социологу».

Представил это и понял, что отныне в любом преуспевании современных дельцов я буду пытаться разглядеть недобровольный вклад «усявых». А на вопрос, можно ли крутую перемену нашего уклада назвать «нежной» революцией, — отвечать не стану. Разве нежна она для «усявых», эта р-р-революция?

9.10.91.

Так ему и надо !

Близнецами они показались лишь издалека. Когда я приблизился, две фигуры на мокрой скамье перед снесенным домом вдруг проявили различия. Первый — а были то мальчишки, — выглядел барчуковато. Модная курточка поблескивала продуманной фурнитурой, щегольские кроссовки да и джинсы выбраны явно не в спешке и с примеркой… Прическа его выказывала то старательное соответствие последним рекламным снимкам в парикмахерской, которое встретишь, пожалуй, лишь у провинциалов (потом узнал, что эта стрижка называется «под теннис»: широкая, на глаза челка и бритые затылок с висками…).

Место, через которое я возвращался с работы и где наткнулся на ребят, даже в солнечный день не радовало. А уж поздним вечером… Это был старый квартал. Тут до последнего времени жили пьяницы да милиционеры. Одни — от безысходности, другие — из-за каких-то мудрых комбинаций с пропиской и в надежде на скорое новоселье. Трогательный симбиоз алкашей и милиции недавно, наконец, нарушили: жильцов переселили, а домишки и засыпные бараки снесли. В осенней мокрой темноте удушливо пахло холодной сажей. Под ногами то всхрустывало битое стекло, то горбилась не дающая опоры скользкая глина…

Мальчик в широкой, с накладными плечами куртке и джинсах выглядел здесь неуместно. По крайней мере, когда район был еще жив, еще дышал сивушными дымами да вонью казенных портянок, — юные денди с прическами «под теннис» хаживать сюда остерегались.