Дубовый листок

Я сошел во двор палаца и увидел в группе повстанцев пана Мацкевича. Он оживленно с ними разговаривал. Заметив меня, поспешно зашагал к воротам.

— О чем шла речь? — спросил я повстанцев.

Они смущенно улыбались.

— Да вот этот пан просил добыть ему пару пистолетов и проводить до Галиции…

— Как до Галиции? Он живет в Жабокриках.

— Да мы знаем… Он не хочет туда ехать. Говорит, все равно туда придут русские… Главнокомандующий, мол, приказал, чтобы на Волыни сидели смирно…

Последние слова я дослушал уже на бегу. Я догнал Мацкевича, плюнул ему в лицо и обругал псякревом!

— Как вы смеете! — заорал Мацкевич, но, увидев, что я выхватил пистолет, подобрал полы своего кунтуша и пустился бежать.

Случившиеся поблизости солдаты схватили его и отвели к пленникам.

«Что делать, на что надеяться? — думал я. — Неужели из-за этих людей мы не выполним волю отчизны?»

Крузенштерн и Винтулов были у генерала недолго. Он приказал их сейчас же отправить в Замосцье в компании с Мацкевичем. Опять это задание получил подпоручик Гоньковский.

Винтулов просил генерала отпустить их под честное слово, что они до конца войны не будут принимать в ней участия.

— Так когда-то отпустили Косцюшку, — сказал генерал, — но вам до него, как до солнца. Поэтому, Панове, отдохните в Замосцье до конца войны. Это надежная крепость. Ручаюсь — вы там будете здоровы.

— Зря вы затеяли такой разговор, полковник, — проворчал Крузенштерн. — Или забыли, что говорите с поляками? Они ненавидят русских даже в мирной обстановке и за одно то, что они русские!

— Напрасно так думаете! Имел и имею друзей среди россиян… Те, для кого самодержавие подобно веригам, те, кому не чуждо чувство стыда от долголетнего рабства, — нам братья! Преклоняюсь перед великими мучениками Рылеевым, Бестужевым, Пестелем, Муравьевым и Каховским. Даже мне известно, они мечтали о дружбе народов и уважали поляков.

Дверницкий сделал знак, чтобы пленников вывели.

— Желаем вам, генерал, и вам, господин адъютант, очутиться в нашем положении и закончить бытие в точности, как почитаемые вами государственные преступники! — выпалил Крузенштерн.

Винтулов его одернул. Я пожал плечами и посмотрел на генерала. Тот улыбался:

— Всякое может случиться. Но что мы?! Одни из тех, кто откликнулся на первый зов свободы. Не будет нас, придут другие. Их будет гораздо больше. Идет великое время, и шествию его ничто противостоять не сможет!

Глава 23

Мост через Стырь был достроен к полудню, и в штабе собралось много народу. Пришел ксендз с ординарцами — принес воззвания к русским солдатам и белые флаги с надписями: «За вашу и нашу свободу». Генерал предложил ему прочесть вслух воззвания, и ксендз это сделал, как всегда, ясно и с пылом:

— «Здравствуйте, русские воины! К нам, братцы солдаты!

 Мы гостеприимны и умеем потчевать удальцов-молодцов! К нам, братцы, к нам!

Не верьте вашим начальникам, которые болтают сказку о службе государю и присяге!

Много ли среди вас таких, кто добровольно пошел в солдаты?

 Вас берут насильно, забивают в колодки, отрывают от хозяйства, родителей, жен и детей,

бреют вам лбы и заставляют присягать. Бог не принимает вынужденной присяги и карает за нее.

Он видит, как вас бьют и заставляют служить двадцать пять лет за жалованье, которого не хватает и на рюмку водки, кормят кашей,

которую не едят и собаки, а, уходя в отставку, вы идете с сумой по миру и питаетесь подаянием»…

— Вы чему улыбаетесь, пан Наленч? — спросил вдруг ксендз.

Я действительно улыбнулся, потому что пан ксендз, когда слишком увлекался, городил что-то, на мой взгляд, не совсем справедливое. Вот и сейчас — он грозил, что господь покарает за вынужденную присягу. Ну кто в это поверит? Вся Польша насильно присягала Николаю, однако никого бог до сих пор не покарал. Но я не собирался высказывать это ксендзу и сказал:

— Нет-нет, я ничего… Это вам показалось…

Ксендз продолжал:

«Мы, ваши братья поляки, желаем вам добра. Кто придет с ружьем, получит двадцать пять рублей серебром, а кто захватит и лошадь — тридцать рублей. Кто приведет с собой и других, получит землю на вотчину, волов и лошадей.