Дубровинский

С этими мыслями приехал в Москву и не утерпел – поделился с членами МК. Не он один, оказывается, настороженно и с надеждой прислушивался к грозному гулу, доносящемуся из деревенской глуши, не он один думал о той силище, которую таит в себе мужик, не он один прикидывал, как бы этого Антея организовать, и тогда он станет надежной опорой и союзником рабочих.

Кто-то из комитетчиков горько посетовал, что, кажется, придется варьировать старый народнический лозунг «земля и воля». Дубровинский не сдержался.

– Вы только вслух об этом не говорите – засмеют. – И вдруг засмеялся сам, представив себе, как большевики подлаживаются под эсеровскую вывеску.

– Нам ни у кого не надо перенимать и варьировать. Глубинное крестьянство идет за рабочими, за нами, хотя самому ему кажется, что оно идет за эсерами. А эти простачки воображают, что деревня за ними, и плетутся в хвосте у конституционных демократов. И Дядько прав: не исключена возможность ближайшей борьбы за конечные цели – об этих именно лозунгах приходится теперь думать.

Никто не возражал, и только Шанцер простуженным голосом проворчал что-то о «нашей правой блудливой руке» – так он неизменно величал меньшевиков и не уставал зло издеваться над ними.

Только теперь Дубровинский как следует мог познакомиться с членами Московского комитета РСДРП. Он и раньше встречался с некоторыми из них, но теперь они вместе и составляют одно целое.

Сразу бросалось в глаза, что всю работу Московской организации направляет Шанцер, или Марат, под этой кличкой его знают и в комитете и на заводах и фабриках. Это старый революционер с тюремным стажем, с закваской ссыльных. Он же и представитель ЦК в Москве.

С Розалией Землячкой Иосиф Федорович знаком давно.

Землячка очень обрадовалась приезду Дубровинского. Людей не хватает, а тут еще такие невосполнимые потери – Бауман, Грожан. Иннокентий рассчитывал, что Розалия Самойловна вновь пошлет его в район, на фабрики, как это было в первый день по выходе из Таганки. Он даже улыбнулся этим недавним воспоминаниям.

– Вы чему радуетесь? Иннокентий расхохотался.

– Да вот припомнил, как вы огорошили меня и Носкова. Как это вы тогда поучали членов ЦК: «Там сейчас основная работа, товарищи! Нужно поднимать низы, а вы в тюрьме уже немного отвыкли от этого». А? Ловко! И не на тюрьму вы намекали, а на то, что члены ЦК от низов оторвались, особливо в скверные дни примиренчества. Не так ли?

Теперь уже смеялась и Землячка.

– А помните, как Борис раскипятился? «Черт знает что! – орет. – Мы, по-вашему, должны проходить снова выучку от кружка?»

– Где он, кстати? В Москве?

– Нет, потолкался, потолкался в белокаменной и уехал в Иваново.

– Ну что же, я ведь тогда ему акафист прочел па-счет того, что вы в конце концов правы, отстали мы малость. Прикажете проходить искус до конца, снова в район?

– Район от вас не уйдет. Считайте, что вы закреплены за Рогожско-Симоновским. От него и в Московский комитет войдете. Но пока есть одно очень важное дело – поставить свою газету, свой комитетский орган. Андрей Квятковский уже хлопочет, и вам нужно заняться этим. Официальным представителем от МК в редакцию войдет Васильев-Южин.

Квятковский хлопочет? Значит, где-то тут и Мирон и Голубков. Старые друзья еще до октябрьских дней обосновались в Москве. Соколова осенью выпустили из Лукьяновки, и Дубровинский встретился с ним, но толком и поговорить не успели.

Сошлись через несколько дней. Действительно, Квятковский подключил Соколова и Голубкова к организации издания. Это хорошо. У них опыт. Правда, до сего времени им приходилось ставить подпольные типографии. Как оказалось, основать легальную газету, большевистскую при этом, пожалуй, труднее, чем наладить ее регулярный выпуск в подполье.

Мирон рассказывал, что ему удалось договориться с жуликоватым, скользким и изворотливым издателем и владельцем типографии Холчевым. Он пока либеральничает, хотя его бульварный листок «Вечерняя почта» всеяден. Противно, конечно, иметь дело с этаким типом, но есть и преимущество – заказов у сего господина с гулькин нос, а в типографии имеется свободное место.

Достать разрешение администрации не удалось, но в настоящий момент это и не так важно. Газета выйдет явочным порядком. Квятковский и Мирон уверены, что пора начинать рекламную кампанию.

Дубровинскому не очень-то по душе такая самонадеянность новоявленных издателей. И он плохо верит в либерализм Холчева. Но делать нечего, надо готовить первый номер.

Иосиф Федорович переселился в помещение редакции. И спал там на кипах каких-то газет и журналов.

А днем в редакции вечная сутолока. Приходят студенты и курсистки, рабочие и журналисты. И несут, несут корреспонденции.

Кончался ноябрь, и неимоверно выросло влияние социал-демократов, и особенно большевиков, на рабочих в профессиональных союзах, окружных деревнях.

Либеральная буржуазия уже позабыла о былых своих мечтаниях и металась в трепете. Трепетали и царские слуги.

Московский градоначальник барон Медем в рапорте министру внутренних дел 16 ноября писал: