Дуэль

Он был верующим, я это знал. Я еще допускал какую-то справедливость в деизме, но в остальном был правоверный атеист. Но я не оскорблял Льва, я уже был в том возрасте, когда с пониманием и уважением относятся к любой вере, не совпадающей с твоей, если только она не античеловечна. Мне надо было разъяснить Льву, что он меня неправильно понял, и не было в моих рассуждениях умаления Богородицы, а напротив — своеобразное восхваление ее обаяния и силы захватывать души. В крайнем случае, извиниться, если объяснения не удовлетворят Льва. Так я и поступил, охладев, уже на следующий день.[4] Вместо разумного поступка я действовал глупо. Я тоже вспыхнул — и дал отпор. Мы наговорили друг другу много скверного.

—Такие оскорбления смывают кровью! — сказал он, сильно побледнев. — Вызываю тебя!

—Принимаю вызов, — сказал я. — Как насчет секундантов?

—У меня будет Рейхман. Называй своего.

—Попрошу Игоря Штишевского или Федю Витенза.

—Витенз не подойдет, он еврей. Я тебя вызвал, ты называешь оружие.

—Дуэльные пистолеты. В крайнем случае — револьверы.

—Где я тебе достану пистолеты или револьверы?

—Твое собачье дело — доставать оружие. А мое требование — раз дуэль, то по всей строгости святых дуэльных правил.

—Достану, — хмуро пообещал он и убежал.

Штишевский высмеял меня. Дуэль в лагере? Большего вздора он не слыхал! Да и где мы будем драться? В зоне? В бараке? Он уже не говорил об оружии — оружия не достать, не украсть, не изготовить. Нет, я хорошо это придумал — чтобы на пистолетах. И благородно принял вызов и обеспечил его полное невыполнение. Напрасно я уверял Игоря, что реально дрался бы, появись такая возможность. Он был человек ироничный и любил смеяться.

Лев несколько дней метался в поисках оружия и секундантов. Рейхман отпал сразу, он был в другой зоне и «ног» не имел. Мог «секундировать» Козырев, но он был в это время в геологической партии, чего-то обследовавшей на Таймыре, да и не уверен, что Лев поделился бы с ним затруднениями, отношения их складывались неровно. В общем, Лев явился ко мне и известил, что от секундантов отказывается, а огнестрельного оружия достать не может.[5]

—Обойдемся без пистолетов, — с воодушевлением развивал он новый вариант дуэли.

—В наших мастерских изготовим длинные ножи, знаешь, вроде коротких шпаг. Отлично сразимся на кинжалах!

От ножей, похожих на кинжалы или короткие шпаги, я категорически отказался. Я не мясник, живность не режу, тем более — одухотворенную, хотя и глупую. Лев вдохновенно создал новый вариант.

—Ты, конечно, знаешь американскую дуэль — противники таятся, выслеживают исподтишка один другого, а выследив, кидаются как лис на куропатку. Оружие — разнообразное, на все вкусы — кулаки, камни, кистени, железные палки, в общем, ручное и подручное. За оружием дело на станет.

—Жюль Верна я читал, — сказал я с достоинством. — Американка Барбикена и Николя описана впечатляюще. Отвратительная штука, достойная одних американцев. Нет, я согласен только на европейскую дуэль.

Лев еще недельку пропадал, потом появился с новым предложением. Огнестрельное оружие в лагере достать невозможно; американку я презрительно отвергаю. Короче, дуэль реально не осуществить. Но хоть она не выполнима сейчас, вызвавшие ее причины сохраняются. Он предлагает отложить дуэль до лучших времен. Выйдя на волю, мы сможем отлично расправиться друг с другом. Как я смотрю на такую перспективу? Я смотрел на перспективу взаимного истребления в будущем вполне положительно. Мы обменялись дружеским рукопожатием. Не только дуэль, но и наша ссора была отложена до лучших времен. Хоть и не так часто, как прежде, мы продолжали встречаться, и отношения наши чувствительно потеплели.

А затем Льва освободили — кажется, в 1944 году.[6] Он еще помаялся какое-то время в Норильске, потом «выехал на материк», успел повоевать, получить орден — так у нас говорили в Норильске, — ушел в науку, защитил диссертацию, снова попал в лагерь, — в третий раз, — освободился, реабилитировался, осилил, преодолев специфические препоны, докторскую — даже две, по истории и по географии, — определился в профессора ЛГУ и стал накапливать лавры. Ныне он показывает себя оригинальным социальным мыслителем, от старого остались любовь к литературе да неистребимая потребность дуэлировать со своими научными противниками — на печатных страницах и на научных сборищах, именуемых симпозиумами и конференциями. Известность его как ученого и мыслителя постепенно расползается по зарубежью. Уверен, что настоящая слава придет к нему оттуда, из-за рубежа — в своем отечестве пророков не признают, да еще таких своеобразных, как он.