Дуэль

Минутой позже письмо снова показалось из-под двери; печать была не тронута. Само оно было разорвано в клочья, и эти клочки непрочитанных угрызений совести забили щель под дверью. Он показался себе узником, который получает хлеб и воду через прорезь в полу, узником, которого сочли виновным, независимо оттого, виновен он или нет.

Итак, он отдал свою кровь и теперь был пуст. Он не мог молить ее, стоя на коленях – она не открыла бы дверь на его стук, – и не мог вопить, как торговка рыбой (как недавно вопила его собственная жена), чтобы она услышала его сквозь деревянную дверь, а заодно вся прислуга и все члены его семьи. Выломать дверь означало бы прибегнуть к насилию, выказать себя устрашающим громилой, а он поклялся, что никогда не будет таковым. Бог свидетель, он не хотел, чтобы она его боялась. Довольно с него ее гнева.

Он мог бы, конечно, взять ключи у экономки. Но это был бы обман, это означало бы, что он пользуется своим преимуществом хозяина дома. Больше того, экономка может стать на сторону молодой графини. Тогда у него не будет ни ключей, ни жены, ни поданной вовремя еды, ни чистого белья. Нет, он не станет просить ключи.

Афина рациональна, насколько может быть рациональна особа женского пола, она одумается. Поймет, что выхода у нее нет, что раз уж они обвенчаны, ей следует примириться с неизбежным. Тогда он покажет ей, сколько хорошего в этом неизбежном.

Они снова отпразднуют свою свадьбу вином, цветами, при свечах, решил он и почувствовал, как тело его взволновалось при мысли об этом. Может быть, в… нет, леди Пейдж все еще живет в его доме в Кенсингтоне. Значит, в гостинице или в каком-нибудь славном трактире за городом. Он строил воздушные замки, его воображение въехало в эти замки, с их пуховыми перинами и пушистыми коврами на полу и с горячей, влажной кожей, блестящей от отсветов огня, пылающего в камине.

Гром и молния! Хотелось надеяться, что пройдет немного времени и ярость Афины утихнет. Афина нужна ему.

И ему нужно принять ванну. Холодную.

Позже, когда она так и не подала никаких признаков жизни, он попробовал похитить ее брата.

– Что вы скажете, Трой, если мы совершим прогулку верхом, испытаем ваши возможности? У меня славная кобылка, но она с норовом. Она вас не сбросит, но нужно, чтобы поводья держала твердая рука. Дождь, кажется, прошел, солнце пытается прорваться сквозь облака. Мне нужно размяться, и мне нужен спутник.

Трой схватился за костыли, потом остановился.

– А как же Эффи? Она сказала, что я смогу попробовать сесть в седло на будущей неделе в школе верховой езды в манеже.

– Сейчас она со мной не разговаривает, так что я не могу ни о чем ее спросить. Вы хотите поехать?

– Когда она в таком настроении? Ни в коем случае!

Настроение у Афины было черно, как сердце ее мужа. Черно, как его сапоги, стук которых она услышала, когда он спускался в холл. Черно, как грех, а грехов у него было столько, что она уже сбилась со счета.

Хуже всего была его последняя ложь. Он ее любит? Ха! Никто не станет лгать тому, кого любит. Откровенность – часть любви, а он не был с ней откровенен. Конечно, сначала он ее не знал и не питал к ней никаких чувств. Но когда он уже сделал ей предложение? Разве тогда он не обязан был быть с ней откровенным?

Еще больше ее тревожило, что, если он лгал ей в самом начале и потом, когда они уже сплетались в объятиях, он будет лгать ей и дальше. Она никогда не сможет доверять ему, верить его обещаниям, никогда не сможет положиться на его слово. Когда он скажет, что любит ее, – если вообще он когда-нибудь это скажет после сцены, которую она устроила, – она не сможет поверить ему.

А что же будет потом, когда он пойдет в свой клуб, к своим друзьям, будет играть до рассвета в карты? Сможет ли она поверить его обещаниям хранить ей верность, когда она поймала его на лжи с самого начала? Будет ли стараться выполнять свои обещания – или будет лгать снова и снова?

Он станет говорить ей то, что, по его мнению, ей хочется услышать, и не станет говорить того, что, по его мнению, ее может огорчить. Он будет обращаться с ней как с ребенком, ограждать ее от правды и кормить волшебными сказками.

Что случается, когда ребенок осознает, что не существует никаких великанов, скрывающихся в лесу и ждущих, как бы проглотить непослушную девочку или мальчика? То есть когда девочка или мальчик узнают, что родители не всегда говорят правду? Что родители не всезнающие, всесильные существа, которых нужно обожать и которых нужно слепо слушаться. Они люди, они могут ошибаться, и ребенок, взрослея, учится сам обо всем судить.

Афина была взрослым человеком, зрелой женщиной, и теперь глаза у нее открылись. Хватит с нее глупых очарований, хватит уверенности, что муж может достать для нее луну с неба, хватит позволять ему обращаться с ней как с маленькой девочкой. И хватит лить слезы.