Дуэль

Но, сказать правду, эти расспросы раздражали мадам де Льонн, потому что, несмотря на чудовищные размеры, которые приняла эта сплетня, никто не связывал с этим происшествием ее особы. Ее возмущало, когда она слышала, что здесь, по всей вероятности, замешана женщина, и это возмущение проистекало не из ее изысканности или чуткости, а из более непосредственной стороны ее натуры. Наконец оно выросло до такой степени, что она строго-настрого запретила говорить об этой. истории под ее кровом. Около ее кушетки запрещение действовало, но в дальних уголках салона это вынужденное молчание в большей или меньшей мере нарушалось.

Некий субъект с длинным бледным лицом, сильно напоминавший барана, изрекал, покачивая головой, что, по всей вероятности, эта ссора давнишнего происхождения и что она просто обострилась со временем. Ему возражали, что оба эти офицера слишком молоды, чтобы можно было допустить такое предположение. Кроме того, они родом из различных краев Франции. Находились еще и другие, весьма веские возражения.

Младший интендантский чиновник, образованный, приятный холостяк в казимировых рейтузах, высоких сапогах и в голубом мундире, расшитом серебряным шнуром, притворяясь, будто он верит в переселение душ, высказывал предположение, что эти двое, должно быть, знали друг друга в каком-то из своих прежних существований. Вражда между ними возникла в каком-то далеком, забытом прошлом. Возможно, это было даже что-то непостижимое для них в их настоящем бытии, но души их помнят об этой вражде, и они испытывают друг к другу инстинктивную ненависть. Он шутя развивал эту мысль, а так как эта загадочная ссора казалась всем до такой степени нелепой и со светской, и с военной, и с почтенной, и с благоразумной, и с любых точек зрения, то это туманное объяснение в данном случае казалось более разумным, чем какое-нибудь другое.

Ни один из обоих офицеров не счел нужным давать какие бы то ни было объяснения по этому поводу. Унизительное сознание того, что он оказался побежденным, и горькая уверенность в том, что он пострадал из-за несправедливости судьбы, вынуждали лейтенанта Феро мрачно молчать. Он не доверял людскому сочувствию. Конечно, оно окажется на стороне этого щеголеватого штабного офицерика. Лежа в постели, он бурно изливал свое негодование хорошенькой девушке, которая ухаживала за ним с истинным обожанием и выслушивала его страшные проклятия с ужасом. Что лейтенант д'Юбер должен «поплатиться за это», казалось ей вполне естественным и справедливым. Главной ее заботой было, чтобы Феро не волновался. Ее смиренному, сердцу он казался столь обольстительным и неотразимым, что ей хотелось только одного — видеть его поскорей здоровым даже если он опять возобновит свои визиты в салон мадам де Льонн.

Лейтенант д'Юбер хранил молчанье прежде всего потому, что ему не с кем было разговаривать, за исключением туповатого молодого денщика. Кроме того, он чувствовал, что это происшествие, как бы серьезно оно ни оценивалось с профессиональной точки зрения, имело свою комическую сторону. И когда он думал об этом, у него опять поднималось желание свернуть шею лейтенанту Феро. Конечно, это выражение скорее фигурально, нежели точно; оно больше выражало его настроение, чем непосредственное желание. Лейтенант д'Юбер от природы был добрый человек, и ничто не могло бы заставить его изменить чувству товарищеского долга и ухудшить и без того скверное положение лейтенанта Феро. Он не желал вести никаких разговоров об этой дурацкой истории. На расследовании ему, разумеется, придется говорить правду в целях самозащиты. И эта перспектива раздражала его.

Но никакого расследования не состоялось. Армия выступила в поход. Лейтенанта д'Юбера освободили без всякого замечания, и он вернулся к своей строевой службе, а лейтенант Феро, едва сняв повязку с руки, отправился, недопрошенный, со своим эскадроном завершать свое лечение в дыму битв, на свежем воздухе ночных бивуаков. Этот суровый режим оказал на него столь благотворное действие, что едва только пронесся слух о перемирии, как он без малейшего угрызения совести вернулся к мысли о своей собственной войне.

На этот раз война была объявлена по всем правилам. Феро послал двух приятелей к лейтенанту д'Юберу, полк которого стоял всего в нескольких милях от его полка. Эти приятели не задавали Феро никаких вопросов. «Я должен свести счеты с этим смазливым штабным офицериком», — мрачно сказал он, и они отправились, очень довольные возложенным на них поручением.

Лейтенант д'Юбер также без труда нашел двух преданных приятелей, которые не сочли нужным проявлять излишнее любопытство. «Есть тут один полоумный субъект, которого я должен проучить», — коротко, заявил он, и больше они ни о чем не спрашивали.

Итак, был найден подходящий участок, и однажды рано утром они сошлись и скрестили сабли. После третьей схватки лейтенант д'Юбер упал с пронзенным боком навзничь на росистую траву. Ясное солнце поднималось налево от него над лугами и лесами. Доктор — не флейтист, а другой — склонился над ним, чтобы осмотреть рану.