Дуэль

— Дурная! Кой это черт, коль ни хвоста, ни рогов нет. Мужик какой-то, завалящий. Может, этот, геолух? Глянь, как мается? Захворал. В болото влез где-то. Давай его в избу. Авось, выходим, с Божьей помощью.

Старая лесничиха ловко управлялась. Быстро вытряхнула Лешего из грязной одежонки. Истопленная баня исходила жаром.

— Ты сама его мыть будешь? — удивилась дочь.

— Помирает он, отходит уже. Вовсе худо ему. Грех — не отмыть. Кончается. Видать, не выходится, страдалец, — пожалела женщина. И, положив Лешего на лавку в бане, принялась отмывать, парить мужика.

Когда из-под слоя грязи появились татуировки, головой покачала укоризненно, велела дочери постирать одежду человека, да обувь его помыть и просушить.

Ивановна стегала Лешего березовым веником, вызывая кровь, замерзшую в глубине, к каждой клетке. Обдавала горяченной водой, пеленала в пушистую мыльную иену и снова обливала из таза обжигающей водой и парила, парила, истрепав на Лешем пяток веников.

До самой темноты вытаскивала из болезни за уши. Мочалкой терла так, как в жизни своей никогда не мылся сам.

— Пить, — просил пахан, шевельнув сухими губами.

— Пей, милок! — вливала малиновый чай.

— Пить! — То ли пот, то ли слезы катили по впалым щекам.

— Воды… — шептали блеклые губы…

Ивановна до утра вымоталась вконец. Леший стонал, падал с койки, бредил, кричал. Лесничиха терпеливо выхаживала его.

Фартовый то огнем горел, то дрожал, как в лихорадке. Он не понимал, где он, что с ним, не видел и не слышал никого.

— Кто он есть? Глянь в его сумку! Может, документы там? Не приведись, помрет. Хоть знать имя будем, кого поминать, — сказала лесничиха.

И Настенька, заглянув в сумку, ахнула:

— Деньги! Как много! Небось, миллион целый! Откуда? — удивилась девушка.

— Может, чей-то кассир иль инкассатор, заблукался в тайге. Оклемается, скажет…

— Давай его на печку, на лежанку положим. Там дух теплый. Глядишь, выправится быстрее, — предложила Ивановна и вместе с Настей живо уложила Лешего на печь, задернула лежанку занавеской.

— Ты, смотри, об нем ни слова никому, покуда не очухается. Помни, отца твоего, когда из ссылки сбежал, тоже люди спасли. Чужие. Пусть и скрытно, но цельных десять лет с ними жил. Своей смертью отошел. По-людски.

Этот — не беглый. Иначе, откуда б деньги взял? — говорила Ивановна.

— Может, вор какой или бандит? — поежилась Настя.

— С этого сморчка — бандит, как из моей задницы — соловей. Бандиты не хворают. Их и чума не берет. Потому, как они, родня черта. А этот брат сучка гнилого. Его в карман фартука положить можно и спину не сорвать, — смеялась Ивановна.

— Может, ждут его дома?

— Нехай живым воротится, — перекрестилась лесничиха и снова в этот день парила Лешего в бане. Тот под вечер глаза открывать стал. В них муть исчезать начала.

— Кто ты? — спросил хрипло лесничиху.

— Ивановна я, милок. Тайги тутошней хозяйка.

Леший подумал, что спит. Откуда рядом с ним возьмется баба? Разве за деньги в сиделки? Деньги! — вспомнилось ему мгновенно, и он попытался вскочить, чтобы узнать, где они?

— Ты про сумку не сумлевайся. Вот она. Рядом с тобой. Целехонькая! Сам наладься, выходись, — поняла баба.

— Где я?

— В дому, лесничьем.

— Кто меня сюда приморил?

— Мы с дочкой. Вдвух тебя принесли. Помирал ты совсем. В тайге. Как лешак. Дочка тебя за черта признала. Спужалась насмерть. Все думали, не воротим в свет. Ан оклемался. Все твои хвори в баньке выколотили. Вениками березовыми.

Леший глаза округлил. Бабы его мыли? Ну уж это слишком!

— Тут, кроме вас, возникает кто?

— Никого, голубчик, нету. Тайга здесь глухоманная, крутая! Потому и заблукался ты в ней, как козленок. И не мудро… Не первый и не последний.

Леший попытался встать, оглядеться. Ивановна, заметив это, помогла ему.

— Сядь, милок. Не то и вовсе отощаешь, — проворно накрыла на стол. И, не спрашивая согласия, легко, как пушинку, перенесла пахана к столу, усадила на лавку, укутала заботливо. На ноги надела теплые валенки.

Леший ошарашенно молчал. Не верилось, что выходили, отмыли, отстирали, кормят и… на халяву…

— Лопай, милок. Тебе нынче силенки возвернуть надо. Трескай, — подвинула миску борща, пахнувшего так знакомо и забыто.

— Как звать тебя, голубчик ты наш? Ить словно родной нам стал, сколько души вложили, чтоб твоя — В теле удержалась.

— Алешка я. Алексей, — вырвалось сквозь тугой комок, застрявший в горле.

— Господь тебе в помощь. Светлое имя. Как и у моего старика. Он давно уже помер, царствие ему небесное, — перекрестилась баба. И подала гостю ложку, хлеб, сметану.

— Мне б подальше от глаз. Я большие деньги выиграл. По облигации. И за мной следят теперь, соображаешь? Отнять хотят, — поняв, что заглянула баба в сумку, соврал Леший.

— Тут тебя не сыщет никто. Сюда нос не суют, — успокаивала Ивановна.

— Я в тайгу от них смотался, чтоб не убили…

— Знакомо дело. Кому помирать охота? Но тут, милок, деньги тебе не годятся. Сунь их на лежанку, чтоб не сопрели, и набирай силенок, не то вон какой тщедушный да хворый, — подвинула тарелку жареных грибов, пельмени, кружку парного молока.

— Старуха имеется у тебя? — спросила баба.

— Нет, — мотнул головой.