Дуэль Агамурада с Бердымурадом

Тут же решительно вскочил на ноги, демонстративно давая отцу понять, что разговор между ними закончен. Быстро отошел от кошмы вглубь двора в направлении пристройки, в которой жил. И пронзительно почувствовал, что ему сейчас и в самом деле ничего больше не остается сделать, кроме как удавиться в тесном дверном проеме. Тошнота и омерзительный запах, вызывающий её, сделались невыносимыми. Раздутые трупы сомов стояли перед внутренним взором так близко, что казалось даже, будто белые трупные черви копошатся в его собственных глазах, раздражая их до невыносимой рези. Избавиться теперь от всего этого возможно было только вместе с собственной жизнью. К тому же такая жизнь, которую нарисовал отец, а другой жизни (Бердымурад знал абсолютно точно) в поселке у него и быть не может – не имела, да и не могла иметь для него никакой ценности. «Все! Удавлюсь! Удавлюсь на фиг!» – В мгновение принял он непоколебимое решение. В его сознании тотчас услужливо возник подготовленный загодя способ повешения в дверном проеме с подогнутыми в коленях ногами. А в следующее мгновение отец многократно усилил это его решение. Взбесившись от последних слов сына, он суетливо схватил бутылку водки, враз отковырнул пробку, спеша, отпил из горлышка несколько глубоких жадных глотков. И теперь уже выпучив глаза от бешенства, крикнул в спину Бердымураду: «Ну и удавись! Испугал! Лучше вообще не иметь сына, чем такого, как ты, а тем более, как твой друг детства, идиотик Агашка…»

Бердымурад содрогнулся от отцовских слов, рука его вновь автоматически метнулась к левой подмышке, где у него должна была быть кобура. Но опомнился, криво улыбнулся: и его напористая решимость обернулась сосредоточенным смертельным спокойствием. Но дойдя до дверей пристройки, подумал, что прямо сейчас ему удавиться не позволят. Мать через пару минут непременно пойдет за ним следом, или пошлет кого-нибудь из младших сыновей проведать его. А, возможно, и сам отец, в бешенстве допив вторую бутылку, пойдет к нему драться… Потому решил отложить самоубийство на позднее время, приблизительно за полночь, а еще лучше под утро, когда родные будут спать особенно крепко. А чтобы вовсе усыпить их бдительность, механически взял подготовленную для завтрашней рыбной ловли удочку и, стараясь сделать голос спокойным, крикнул матери: «Пойду, порыбачу!» «Но ты же ничего не ел. – Обеспокоенно ответила ему в спину мать и, торопливо подойдя к нему, добавила. – Зачем же ты так с ним… Все-таки он – отец. Добра тебе желает…» Бердымурад напрягся спиной и, собравшись, сдержанно ответил: «Да, конечно, отец… Извини, не сумел сдержаться…» Чувствуя, что для разговора с матерью у него больше не осталось душевных сил, дернулся и стремительно пошел в темный проем дворовых ворот.

Придя на подготовленное с вечера место, отчаянно упал спиной в густой рдест и бездумно уставился в темное, как бархат, усыпанное яркими звездами небо. Мыслей не было. Сознание казалось выжженным, словно луг, на котором выгорела сухая трава. Не было и тошноты. И ужасающие образы мертвых сомов не беспокоили больше. Казалось, что он уже умер в самом себе. И осталось за малым – убить собственное тело. Но такая мерная пустота держалась недолго. Скоро исподволь душу стало наполнять деятельное беспокойство. Почувствовал, пассивно лежать, ожидая утра, становится невмочь. Стремительно поднялся на ноги, принялся ходить, заложив руки за спину, по густой траве рдеста туда и обратно. Опомнился, подумал, что со стороны его ходьба выглядит совсем нелепо. Потряс головой, чтобы мобилизоваться. Но сознание оставалось пустым, и ничего придумать не удавалось. Зато взгляд, автоматически упав на удилище, высек-таки мысль. Хотя и странную, даже нелепую, что ему лучше всего сейчас ожидать утра, делая вид, что удит рыбу. Никаких других мыслей у него так и не возникло. Подстегиваемый нарастающим внутренним беспокойством, он, усмехаясь, взял в руки удочку. Размотал её, и хотел было забросить голый крючок с грузилом в середину освобожденного им от водорослей водного пространства, похожего сейчас на темную полынью. Тут высеклась в сознании и вторая мысль, что удить рыбу с пустым крючком так же нелепо, как и ходить. Решил насадить на крючок хлебный мякиш. Непослушными и почему-то кажущимися невероятно раздутыми и тугими пальцами отломил хлебный кусочек. Огромным усилием воли выработав во рту вязкую слюну, поплевал на него, размял, насадил горошинкой на крючок. Автоматически, будто робот, забросил наживку в середину просторной полыньи и собрался делать вид, что удит рыбу, хотя бы часов до трех ночи…