Дуэль четырех. Грибоедов

– И вскоре был сослан без следствия и суда по наветам прежних вельмож[28].

Каверин лукаво прищурился:

– Дух преобразований слышался в этих первых шагах молодого правителя, воспитанного республиканцем Лагарпом на творениях Руссо и Мабли[29].

Он ядовито отрезал:

– Свежо предание, да верится с трудом.

Каверин вдруг посерьёзнел и подался вперёд:

– Ага, забирает! В том и состоит моя мысль. Возбудив этот соблазнительный дух, правительство не провело никаких серьёзных положительных преобразований, даже напротив, слишком скоро поворотило назад, точно перепугалось своих же собственных добрых намерений. О законности и справедливости было забыто. На место конституции нам дан Аракчеев с открытыми бланками, которые может заполнять по своему произволу. Военные поселения ухудшили положение многих тысяч крестьян. В просветители даны нам Магницкий и Рунич[30]. Русские командиры сплошь заменяются немцами.

Он недовольно поморщился:

– Воля твоя, всё это известно даже нашим студентам, которым ничего не известно, даже если их розгами сечь.

Каверин вдруг рассердился, кажется, непритворно:

– Воля твоя, верно, пасмурная погода слишком тебя раздражила, возьми терпение дослушать меня.

Он почувствовал, как смешон со своим раздражением, и тотчас нахмурился, на сей раз притворно, понимающе улыбаясь одними глазами:

– Помилуй, я целый вечер терплю!

Каверин искоса взглянул на него, тоже улыбнулся одними глазами, точно давая понять, что понял его, и серьёзно проговорил:

– Так вот, не являются все эти действия нарушением договора правительства с гражданами России? Вне всякого спора, являются, именно так. Стало быть, в недавние времена служить правительству с нашей стороны было честью, нынче чести более в том, чтобы решительно уклониться от службы.

Он не удержался от шутливой насмешки:

– А я-то гадаю, отчего ты всё служишь?

Каверин ответил спокойно:

– Я не из чести, я из денег служу, а честь мою в том полагаю, чтобы жить независимо, как я хочу, а не как жить мне свыше велят.

Переставши смеяться, он склонил голову набок, словно бы извинялся всем своим видом за эту выходку против него:

– Прости, мой милый, у меня раз навсегда голова не на месте. В речах твоих много смысла, над этим предметом надобно вдосталь подумать, но каким образом сладишь ты с Якубовичем, который из денег не служит?

Каверин не задержался с ответом:

– С Якубовичем я уже говорил, он поклялся не называть ни тебя, ни меня.

Дивясь расторопности, немного задетый, что Каверин хлопотал за него, его не спросясь, однако сильно тронутый этим истинным проявлением дружбы, он, покусывая губы, спросил:

– Умно ли с твоей стороны, рассуди, полагаться на слово этого скомороха?

Каверин возразил без упрёка, вставая:

– Ты мало знаешь его. Он, точно, богат и служит Бог весть из чего, к тому же слишком позёр и хвастун, однако в известных случаях его честь вне всяких сомнений, положись на неё, впрочем, в известных случаях только. Так что?

Он прислонился к стене, спрашивая об этом себя, а вслух смог только сказать:

– Право, не знаю пока.

Каверин бросил через плечо, подходя к шкафу, забитому книгами, стоящему у противоположной стены:

– Уволь хоть меня.

Размышляя о том, что сталось бы с ним, отрапортуй он всю правду суду, на который его призовут, он заверил негромко, но твёрдо:

– Будь надёжен. Да что тебе здесь? На Кавказе служить из денег даже сподручней.

Скрипнувши дверцей, выдернув толстый том из ряда других, Каверин сказал:

– В гвардии представления побыстрей. К тому же здесь у нас заводится что-то, аль не слыхал? Умы как будто перестали дремать. Среди офицеров вместо карт да вина вдруг открылась новая страсть. Представь, принимаются книги читать!

Об этом деле неслыханном он тоже кое-что слышал, много смеялся, привыкнув видеть русского офицера за картами или вдребезги пьяным, и, тотчас припомнив без всяких усилий все свои опыты с ними, без малейших усилий с усмешкой по-немецки сказал:

– Пергаменты не утоляют жажды. Ключ мудрости не на страницах книг. Вот бы что им прежде чтения надобно знать.

Каверин возразил, перелистывая взятую книгу, не поворотив к нему головы:

– Ты так говоришь потому, что страницы книг предавно тебе были открыты на пяти языках, когда прочие ещё были юнцы и повесы, твой ум просвещён и приготовлен самостоятельно мыслить, а многим из нас ещё самое время чужими мыслями позапастись, дорога длинна, они в начале пути.

И поворотился к нему, с добродушной улыбкой тыча пальцем в страницу:

– Вот, любуюсь, поля сплошь покрыты язвительными заметками, а ведь это, помилуй, трактат Цицерона[31], вволю разгулялся, гляжу, весьма и весьма пострадал от тебя Цицерон. Иным же, едва повзрослели, усы завели, в сладость и в пользу заёмная мудрость из книг.

Он неодобрительно протянул, опуская глаза:

– Давно бы пора.

Каверин вспыхнул, слишком громко сказал: