Дуэль и смерть Пушкина

Как это ни странно, но письмо подействовало, и вятскому губернатору приказано было не считать его на службе. А когда в следующем году Долгорукову было разрешено оставить Вятку и посвятить себя службе по собственному выбору, Долгоруков отказался от службы и раз’яснил Бенкендорфу мотивы своего решения: «За последние 30 лет повышать в чинах у нас стали гораздо медленнее, чем это было прежде. Теперь к 50 годам дослуживаются только до чина, до которого прежде можно было дослужить в 30–40 лет. Из всех лиц, занимающих теперь высокие посты и пользующихся доверием его величества, семь из десяти сделали именно такую быструю карьеру и в 30 лет или около того были уже генералами или действ, статскими советниками. Кроме того, я принадлежу ко второму разряду гражданского производства^{143} и даже за отличие могу быть повышен лишь раз в три года. Я могу поступить на службу только в чине IX класса (ибо в 1841 г. окончил срок службы в X классе). Мне 27 лет и, следовательно, чин д. ст. советника я могу получить только 42 лет. Мой отец и мои дядья были генералами в 25 лет^{144}.

Да, самолюбие Долгорукова было ущемлено навсегда, и он почитал себя кровно обиженным и монархом и его ближайшими слугами.

Долгорукову надо было компенсировать себя за крах служебной карьеры. С юношеских лет он находил удовольствие в генеалогических разысканиях. Обычно родословные разведки сухи и академичны, но Долгоруков придал им жизненную остроту и живость. Расследуя родословные первейших сановников российской империи, вскрывая тщательно укрываемые ими непочтенные подробности из истории возвышения их родов, запоминая их настоящие действия в борьбе за чины и положение, Долгоруков нашел способ отмщения. Он понял, что знать боится оглашения гнусностей родовых и личных, и мечтой его стало опубликование собранных им материалов. В 1843 году он сделал первую попытку. В 1841 году он выехал за границу; в письме А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому находим любопытное сообщение об его появлении в Париже: «Косолапый князь Долгоруков здесь, но у меня все будет в целости, ибо я не пущу его к себе». В Париже он напечатал в 1843 году под псевдонимом графа д’Альмагро небольшую книжку «Notice sur les families de laRussie»[65] и положил начало распубликованию исторических подробностей, весьма неприятных и для высшего дворянства и для самого царя^{145}. «Эта брошюра, — доносил в III отделение Я. Н. Толстой, — весьма некстати изображает русское дворянство в самых гнусных красках, как гнездо крамольников и убийц… Это произведение проникнуто духом удивительного бесстыдства и распущенности… Автор имел нескромность говорить, что он будет просить у русского правительства места, соответствующего его уму и дарованиям… Он мечтает не более, не менее, как быть министром… Долгоруков думает, что его книга может служить пугалом, с помощью которого он добьется чего угодно». От Долгорукова потребовали немедленного возвращения на родину. Он повиновался; на пути из Берлина он написал прелюбопытное и не без хитрости письмо Николаю: «не преступленьем ли было бы со стороны истории, — пишет он, — потакать притязаниям фамилий, притязаниям часто нелепым до невероятности, или покрывать завесою равнодушного забвения гнусные воспоминания лихоимства и грабежа?.. Но высшей моей заслугой перед доблестным дворянством, к первому слою коего имею честь принадлежать по своему рождению, — было оклеймение памяти цареубийц!..» Не лишенное остроумия оправдание оказало влияние на Николая, и Долгоруков отделался кратковременной, годичной ссылкой в Вятку. Из Вятки Долгоруков приехал в Москву. Ю. Ф. Самарин писал в 1844 году по поводу его появления в Москве в кругу Аксаковых: «сколько из этого выйдет драматических столкновений и смешных положений. Долгоруков думает поселиться в Москве; он держит себя точно так, как держал себя Валленштейн в опале. Признаюсь, что мысль, что я избавлюсь от его дружбы и частых посещений, одна утешает меня при от’езде из Москвы».