Дуэль. Победа. На отмелях

И все же эти погибшие жизни — для тех, кто знает — придали романтическое очарование стране мелководий и лесистых островов, что лежит, все такая же таинственная, далеко на Вое токе между глубинами двух океанов.

I

Из голубой равнины мелководного моря Каримата вздымает к небу темные и бесплодные вершины своих оголенных Серова то-желтых холмов. К западу, отделенный узкой полосой воды, виднеется Суруту, напоминающий изогнутыми очертаниями своего горного хребта спину склонившегося гиганта. На востоке разбросались толпой мелкие островки — смутные, неясные, как бы тающие в тенях вечера. Медленно продвигаясь вслед за заходящим солнцем, с востока наплывала ночь и проглатывала землю и море: землю — неровную, истерзанную, обрывистую; море — спокойное и манившее блеском своей ровной глади, к странствиям легким и бесконечным.

Ветра не было, и небольшой бриг, целый день стоявший в нескольких милях к северо-западу от Кариматы, едва сдвинулся на полмили в течение всех этих часов. На тихой поверхности пролива бриг высился спокойно и прямо, словно крепко прибитый, киль с килем, к своему собственному изображению, отраженному в бескрайнем зеркале моря. На юге и востоке удвоенные острова молча наблюдали за удвоенным кораблем, который, казалось, навеки застыл среди них; безнадежный пленник штиля, беспомощный узник мелкого моря.

После полудня, когда легкие и капризные ветерки этих вод предоставили маленький бриг его томительной участи, нос корабля понемногу переместился по направлению к западу, и конец его тонкого, гладкого утлегаря,[10] смело выдаваясь над изящным изгибом остова, был теперь устремлен в сторону заходившего солнца, словно дротик, высоко занесенный рукой врага. На корме, у рулевого колеса, стоял матрос-малаец, прочно уставив свои голые коричневые ноги в решетку и крепко сжав спицы руками, точно корабль был застигнут штормом. Малаец стоял совершенно неподвижно, будто окаменев, но готовый повернуть руль, как только судьба позволит бригу тронуться дальше по маслянистому морю.

Другое человеческое существо, видневшееся на палубе брига, был помощник капитана — человек белой расы, низкорослый, коренастый, с бритыми щеками, седеющими усами и лицом, которое палящее солнце и резкие соленые морские ветры окрасили в ярко-багровый цвет. Он сбросил свою легкую куртку и остался в одних только белых брюках и тонкой коленкоровой рубашке; сложив на груди крепкие руки, выделявшиеся на белом фоне ткани точно два толстых куска говядины, он шагал по корме взад и вперед. Он был обут в соломенные сандалии, а голова его была защищена огромной пробковой шляпой. Перегнувшись через борт, он мог видеть свою голову и плечи, отраженные в воде; и так он стоял долго, точно заинтересованный своими собственными чертами, и бормотал бессвязные проклятия штилю, опустившемуся на корабль давящий тяжестью, огромной и жгучей.

Наконец, он глубоко вздохнул, сделал над собой усилие и, отойдя от борта, прошаркал туфлями до нактоуза.[11] Там он опять остановился, истомленный и скучающий. Из приподнятых рам стеклянной крыши каюты, находившейся рядом, слабо донеслось щебетание канарейки, по-видимому доставившее ему некоторое удовлетворение. Он прислушался, слегка улыбнулся, пробормотал: «Ах, Дик, бедный Дик», — и опять погрузился в необъятное молчание мира. Глаза его закрылись, и голова низко свесилась над горячей медной обшивкой нактоуза. Вдруг он встряхнулся, выпрямился и хриплым голосом строго сказал:

— Ты там совсем заснул! Переложи руль. У нас задний ход.

Малаец, ни на йоту не изменив ни позы, ни выражения лица, словно неодушевленный предмет, внезапно призванный к жизни таинственной магией слов, быстро завертел колесо, пропуская спицы между руками; когда колесо со скрипом остановилось, он опять ухватился за него и стал крепко держать. Немного погодя он медленно повернул голову, взглянул на море и упрямым тоном сказал:

— Ветер нет… Хода нет…

— Ветер нет, ветер нет! Ты, видно, больше ничего не придумаешь, — проворчал краснолицый моряк. — Понемножку двигай колесо, Али, — продолжал он, внезапно смягчившись, — Двигай его тихонько, и тогда руль ляжет как следует. Понял?

Упрямый матрос, по-видимому, ничего не понимал, да, пожалуй, ничего и не слышал. Белый с отвращением посмотрел на бесстрастного малайца, оглядел горизонт, затем опять обратился к рулевому и коротко приказал.

— Поверни руль назад. Разве ты не чувствуешь, что сзади подул ветер? Стоишь, как чучело…

Малаец с презрительной покорностью опять заворочал спицами, и краснолицый человек пошел прочь, что-то бормоча про себя. Вдруг из-под открытой стеклянной крыши раздался окрик: «Эй, кто там?» — и краснолицый сразу остановился, изобразим на лице внимание и любезность.

— Слушаю, сэр, — сказал он, наклоняясь к отверстию.

— В чем там дело? — спросил из каюты низкий голос.

Краснолицый изумленным тоном переспросил:

— Сэр?!

— Я слышал, как скрипит рулевая цепь, то вперед, то назад Что вы там делаете, Шо? Есть ветер?