Дуэль. Победа. На отмелях

На самом деле, за час до рассвета, Иоргенсон не видел ничего, кроме далекого пламени факелов, а громкие крики возбужденной толпы доносились до него лишь слабым беспорядочным гулом. Вскоре огни тронулись процессией через рощицу в огороженные бревнами палисады. Далекие огни растянулись в рассеивающейся тьме, и гул невидимой толпы сразу смолк, точно унесенный тенями ночи. А когда забрезжил рассвет, Иоргенсон увидел только одинокий берег и призрачные очертания привычных деревьев и человеческих хижин. И потом он наблюдал, как под яркими красками рассвета поселок, вставленный в темную рамку леса, отливал разнообразными оттенками.

Миссис Треверс, прислонившись к перилам шхуны, стояла как статуя. Лицо ее потеряло всю свою подвижность, и щеки были мертвенно белы, как будто вся кровь отхлынула из тела к сердцу и осталась там. Даже губы потеряли свой естественный цвет. Лингард грубо схватил ее за руку.

— Не надо, миссис Треверс. Зачем так пугаться? Если вы не верите мне, послушайте, что говорит Иоргенсон.

— Да, спросите меня, — пробормотал Иоргенсон в седые усы.

— Говорите прямо, Иоргенсон. Как вы думаете, живы эти джентльмены?

— Конечно, — отрезал Иоргенсон разочарованно, словно он ожидал гораздо более трудного вопроса.

— Подвергается их жизнь неминуемой опасности?

— Конечно, нет, — сказал Иоргенсон.

Лингард отвернулся от своего оракула.

— Вы слышали, что он сказал, миссис Треверс. Вы можете верить каждому его слову. В этом поселке, — продолжал он, указывая на немую пустыню лагуны, — нет ни одной мысли, ни одного намерения, которых бы этот человек не знал, как свои собственные.

— Я знаю. Спросите меня, — машинально пробормотал Иоргенсон.

Миссис Треверс не сказала ничего, но сделала легкое движение; ее неподвижная фигура зашаталась. Лингард крепко ухватил ее за талию. Она, по-видимому, не заметила этого, пока не повернула головы и не увидела, что лицо Лингарда находится совсем близко от нее. Его встревоженные глаза смотрели на нее так пристально, что она закрыла веки, точно женщина, падающая в обморок.

Она почувствовала, что рука Лингарда еще крепче охватила ее. Когда она открыла глаза, на лице ее показалась краска. На его тревожный взор она ответила таким спокойным и в то же время, сама того не зная, таким оживленным взглядом, что в свете его все прошлое Лингарда как бы сразу ушло в тень.

— Не думайте, пожалуйста, что это обморок, — совершенно спокойно проговорила она.

Она показалась Лингарду холодной, как лед.

— Отлично, — согласился он с покорной улыбкой. — Только раньше, чем я вас отпущу, пожалуйста, возьмитесь за поручень.

Она принужденно улыбнулась.

— Какое недоверие, — заметила она и некоторое время не шевелилась. Наконец, словно делая уступку, она кончиками пальцев коснулась поручня. Лингард понемногу отвел свою руку. — И, пожалуйста, не смотрите на меня, как на «слабое существо», как на деликатную даму, какой вы меня воображаете, — сказала она, смотря на Лингарда и касаясь поручня протянутой рукой. — Пожалуйста, постарайтесь отделаться от вашего представления о том, чем должна быть женщина вроде меня. Я, может быть, так же сильна, как вы сами, капитан Лингард. То есть буквально. В смысле телесной силы.

— Вы думаете, я не заметил этого давно? — услышала она его протестующий, глубокий голос.

— А что касается храбрости, — продолжала миссис Треверс, причем выражение ее лица очаровательно колебалось между хмуростью и улыбкой, — то разве я не говорила вам совсем недавно, еще вчера вечером, что я могу вообразить себя испуганной. Помните, когда вы просили меня разыграть страх. Не думайте, что я постыдилась бы играть роль, но это мне просто не удалось бы. Да, даже ради завоевания кому-то царства и то не удалось бы. Вы меня понимаете?

— Бог вас знает! — отвечал Лингард с неожиданным вздохом. — Люди вроде вас, должно быть, сделаны из другого теста.

— Что за нелепости!

— Я не хочу сказать, что вы лучше или хуже. Или что то или другое тесто плохое. Я хочу только сказать, что вы совсем другая. Это чувствуешь. Вот и все.

— Да, вот и все, — повторила миссис Треверс. — И сейчас, если я поддалась волнению, это было вовсе не потому, чтобы я боялась за других. Мне было страшно. Мои страхи не могут даже уложиться ни в какую определенную картину. Вы, должно быть, считаете меня отъявленно бессердечной, что я вам так говорю.

Лингард молчал. Ему нечего было говорить. Он просто слушал слова миссис Треверс, как будто только ради одного их звука.

— Я с вами откровенна, — продолжала она. — Я ведь ничего не знаю о дикости, о насилии, об убийстве. Я никогда в жизни не видела мертвого тела. Вероятно, на мои нервы подействовал этот свет, эта тишина, эта загадочная пустынность. Что значит это удивительное спокойствие, в котором мы очутились? Туг только вы и я — совершенно одни.