Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии

В письме от 25 января поэт подтвердил, что Дантес сыграл во всей истории жалкую роль, а чувства, вызванные в душе Пушкиной «великой и возвышенной страстью» молодого человека, угасли в презрении и отвращении¹⁵¹¹. Приведённые строки ограждали репутацию Натали от каких бы то ни было подозрений.

Визит к Вревской

Ещё 22 января 1837 г. Пушкин обещал своей давней приятельнице Зизи – баронессе Евпраксии Вревской зайти к ней в понедельник. 25 января Зизи сообщила мужу: «Сегодня утром я собираюсь пойти с Пушкиным в Эрмитаж»¹⁵¹². 25 января утром поэт отправился к Вревской и по пути зашёл на почту, чтобы отослать написанное с утра письмо Геккерну.

Пушкину тяжело было возвращаться домой, и он провёл у Вревской почти весь день. Вероятно, они осуществили свои намерения и посетили Эрмитаж, после чего поэт остался у Зизи на обед. Брат мужа Евпраксии барон Михаил Сердобин засвидетельствовал в письме к С.Л. Пушкину от 27 марта 1837 г., что накануне дуэли Евпраксия обедала у него вместе с Пушкиным¹⁵¹³.

Решительный шаг был сделан, и поэт не мог таить чувств, терзавших его. Мать Вревской Осипова уже после дуэли писала А.И. Тургеневу: «Я почти рада, что Вы не слыхали того, что говорил он перед роковым днём моей Евпраксии»¹⁵¹⁴. Тургенев просил Осипову: «Умоляю вас написать мне всё… передайте мне верно и обстоятельно слова его; их можно сообразить с тем, что он говорил другим, и правда объяснится»¹⁵¹⁵. Показания Евпраксии действительно могли бы помочь выяснению «правды» о последних днях Пушкина. Но баронесса Вревская, как и её мать Осипова, опасалась касаться темы, которая могла омрачить память поэта. Лишь много времени спустя М.И. Семевский записал воспоминания Евпраксии Вревской и её брата. Последний знал обо всём со слов сестры. Их показания резко расходятся между собой. Вопрос в том, чья память сохранила более точные сведения и кто оказался менее подверженным влиянию возникшей после гибели Пушкина традиции. По словам Вревской, «Пушкин сам сообщил ей о своём намерении искать смерти»¹⁵¹⁶.

У Пушкина были свои представления о смерти, венчающей жизнь. Узнав о гибели Байрона в Греции, он заметил Вяземскому: «тебе грустно по Байроне, а я так рад [ей] его смерти, как высокому предмету для поэзии»¹⁵¹⁷. Смерть на дуэли была в глазах Пушкина таким же высоким предметом для поэзии, как и смерть на войне.

Соответствовала ли истине запись поздних воспоминаний баронессы Вревской? В памяти Алексея Вульфа сохранились другие сведения: «Перед дуэлью Пушкин не искал смерти; напротив, надеясь застрелить Дантеса, поэт располагал поплатиться за это лишь новой ссылкой в сельцо Михайловское, куда возьмёт и жену»¹⁵¹⁸. Если версия Вульфа достоверна, становится понятным, почему Осипова отказалась сообщить друзьям Пушкина о содержании беседы.

Сохранился ещё один документ – письмо Вревского, мужа Евпраксии. Барон был в столице и узнал от жены о её разговоре с Пушкиным, когда поэт был у них в гостях. Вревский писал сестре Пушкина: «Евпраксия была с А.С. все последние дни его жизни. – Она находит, что он счастлив, что избавлен тех душевных страданий, которые так ужасно его мучили последнее время его существования»¹⁵¹⁹. О беседе Евпраксии с умирающим Пушкиным ничего не известно. Такая беседа вообще не могла состояться из-за тяжёлого состояния раненого. Запомнившиеся ей слова были произнесены поэтом, конечно же, не на смертном одре, а накануне дуэли. 25 января Пушкин облегчил душу, сообщив Зизи о предстоящем поединке.

Вяземский записал слова, сказанные поэтом перед самым поединком и услышанные д’Аршиаком: «С начала этого дела я вздохнул свободно только в ту минуту, когда именно написал это письмо»¹⁵²⁰. Именно с таким настроением явился поэт сначала в дом к Вревской, а днём позже в гостиницу Демута к Тургеневу. Пушкин испытал огромное облегчение оттого, что исполнил свой долг и отправил вызов Геккернам.

Пушкин приготовился к худшему. В любом случае поединок должен был резко изменить его судьбу и избавить от невыносимых душевных терзаний.

Из всех дуэлей Пушкина лишь одна была сходна с кровавым поединком 1837 г. Впервые поэт стал жертвой оскорбительных наветов, когда бретёр и авантюрист Фёдор Толстой – «Американец» распустил слух, будто власти высекли его за либерализм и эпиграммы на царя. По молодости Александр Сергеевич счёл себя навеки опозоренным и всерьёз обдумывал, надо ли ему покончить с собой или убить Александра I. Император, конечно же, не отдавал приказа о сечении опального стихотворца. Пушкина никто не сёк. Но молва связала два имени, и, беззащитный перед клеветой, поэт готов был пролить царскую кровь или же кончить жизнь самоубийством. История несостоявшейся дуэли с Толстым предвосхитила схему поведения поэта в последней дуэли.

Первым, кто после поединка назвал Пушкина самоубийцей, был Геккерн¹⁵²¹. Тем самым виновник трагедии пытался переложить всю вину на погибшего.