Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии

Монарх всегда относился к дуэлям крайне отрицательно. Он не ожидал, что Пушкин нарушит данное ему, государю, обещание не драться с Дантесом ни под каким предлогом. Поэт нарушил слово чести дворянина. Кроме того первый поэт, украшение императорского двора написал непристойное письмо иностранному послу. Простить всё это Николай не мог. В начале 1834 г. царь произнёс: «До сих пор он сдержал данное мне слово, и я доволен им»¹⁷⁴⁹. В 1837 г. он не мог сказать то же самое.

У поэта было не меньше причин негодовать на самодержца, искавшего его дружбы и при том предлагавшего покровительство. Приняв пост придворного историографа, Пушкин взялся за написание истории Петра Великого, но вскоре убедился в том, что его оценки далеко расходятся со взглядами монарха. Двор ждал официозной истории Петра. Но поэт не намеревался жертвовать духовной свободой.

Симпатия Пушкина к личности Николая постоянно подвергалась испытанию. 19 октября 1836 г. поэт писал Чаадаеву: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя»¹⁷⁵⁰. Чем больше наблюдал Пушкин жизнь властелина империи, тем больше утверждался в мысли, что для России более подходил бы человек другого ума и склада характера. В черновике письма к Бенкендорфу Жуковский писал: «…я уже не один раз слышал… от многих, что Пушкин в государе любил одного Николая, а не русского императора и что ему для России надобно совсем иное»¹⁷⁵¹. Жуковский решился воспроизвести слова Пушкина, поскольку не сомневался, что молва об оппозиционности поэта давно стала известна секретной полиции. Но то, что было достоянием жандармов, немедленно становилось известно государю.

Перемену в настроении поэта отметили иностранные дипломаты Геверс и Гогенлоэ. Их информация восходила к общему источнику – записке, составленной в кругу друзей и почитателей поэта. В заметке Гогенлоэ о Пушкине, пересланной в Вюртемберг после 12 апреля 1837 г., значилось: «Пушкин всегда проявлял большое презрение к должностям и милостям… Назначением в камер-юнкеры Пушкин почитал себя оскорблённым, находя эту честь много ниже своего достоинства. С этой минуты взгляды его снова приняли прежнее направление, и поэт снова перешёл к принципам оппозиции»¹⁷⁵².

После первой и самой долгой беседы с поэтом Николай I произнёс слова: «Мой Пушкин!» Последующие события, как и донесения III Отделения, поколебали его уверенность в том, что Пушкин – его.

Николай I согласился с Паскевичем в то время, когда им владело чувство безудержного гнева. Эпитет «дурной», употреблённый царедворцем, имел в виду неблагонадёжность, а равно и человеческие качества поэта.

Император считал Пушкина хорошим сочинителем, но дурным человеком. Пушкин считал Николая достойным человеком, но плохим монархом, которому не по плечу править Россией.

Однако даже династия должна была считаться с общественным мнением. Не доверяя собственной почте, самодержец принял все меры, чтоб его письма к голландской родне по поводу кончины поэта не стали известны русскому обществу.

Император всероссийский оправдывал Дантеса и винил в трагедии одного посла. Его брату, великому князю Михаилу, ссылка на одного-единственного виновника – иностранца уже не казалась удовлетворительной. Обсуждая с женой убийство Пушкина, Михаил писал 23 февраля 1837 г.: «Не является ли это ещё одним последствием происков этого любезного комитета, который хочет во всё вмешиваться и всё улаживать, а делает одни глупости»¹⁷⁵³. Михаил менее всего склонен был обличать высшие круги. Поэтому его свидетельство особенно важно. В устах великого князя и его супруги слова о любезном комитете могли иметь лишь один смысл. Они относились к придворным, окружавшим трон. Михаил общался только с этим кругом.

Конечно, знать не была едина в нападках на Пушкина. Поэта горячо защищали Элиза Хитрово, М.Я. Нарышкина, Наталья Строганова-Кочубей. Во многих знатных семьях единодушия не было даже между супругами. Кавалергард князь Белозерский-Белосельский принял сторону Пушкина, его жена, падчерица Бенкендорфа, была «против Пушкина, за Дантеса»¹⁷⁵⁴. Поведение Бенкендорфа после кончины Пушкина подтвердило, что шеф жандармов был самым опасным и вероломным врагом поэта.

В начале февраля 1837 г. Александрина Гончарова в последний раз посетила дом Геккернов. Посещение запомнилось ей на всю жизнь, и она особо остановилась на этом эпизоде в своих воспоминаниях. «Ваша тётка (Александрина), – писал муж Александрины Фризенгоф под её диктовку, – перед своим чрезвычайно быстрым отъездом на Завод после катастрофы была у четы Геккерн и обедала с ними. Отмечаю это обстоятельство, ибо оно, как мне кажется, указывает, что в семье и среди старых дам, которые постоянно находились там и держали совет, осуждение за трагическую развязку падало не на одного только Геккерна, но, несомненно, также и на усопшего»¹⁷⁵⁵. Воспоминания Гончаровой показывают, что даже среди родни и посетителей дома Геккернов были люди, защищавшие память поэта.