Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии

Красота Пушкиной покоряла окружающих. Молодой правовед и музыкант Вильгельм Ленц так описал появление Натали на приёме у князя Одоевского: «Вдруг – никогда этого не забуду – входит дама, стройная как пальма, в платье из чёрного атласа, доходящем до горла… Это была жена Пушкина, первая красавица того времени. Такого роста, такой осанки я никогда не видывал – incessu dea patebat!» (Казалось, вошла богиня! [латинск.])⁸⁴⁶.

Дантес разрывался между домами Пушкиной и Барятинской, что вело к фатальным неудачам. Геккерн всеми средствами старался устроить выгодную партию для Жоржа, и сыну пришлось подчиниться его советам. Примерно 10 сентября Мария Барятинская записала в дневнике: «Maman рассказала мне, что Геккерн-младший навещал её в городе и что он сказал в ответ на один из её вопросов … что является большим поклонником прекрасного, а что нет матери красивее неё и дочери прелестнее меня и т. д. Он передавал мне почтительнейшее уважение»⁸⁴⁷.

Геккерн-старший умело готовил почву для сватовства. Но приёмный сын не оправдал его надежд. Тогда отец пустился в объяснения с Натали. В письме Нессельроде от 11 марта 1837 г. посол предлагал допросить Пушкину: «Она сама сможет засвидетельствовать, сколько раз предостерегал я её от пропасти, в которую она летела, она скажет, что в своих разговорах с нею я доводил свою откровенность до выражений, которые должны были её оскорбить, но вместе с тем и открыть ей глаза»⁸⁴⁸. Исследователи полагали, что барон лгал. Но переписка Геккерна с сыном не оставляет сомнений в том, что он говорил правду. До своего возвращения в Петербург в мае 1836 г. посол в письмах жестоко бранил Дантеса. Летом он пытался воздействовать также на Натали. Говоря о её романе с Дантесом, барон называл вещи своими именами и даже употреблял оскорбительные выражения. Заметим, что откровенные объяснения едва ли могли иметь место, если бы между Геккерном и Пушкиной ранее не возникли доверительные отношения.

Увещевания дипломата не подействовали на жену поэта.

12 сентября семья Пушкиных переехала с дачи в город. Неделю спустя Дантес встретился с Пушкиными на даче у Карамзиных в Красном селе. Падчерица Екатерины Карамзиной Софи, делившая общество Дантеса в отсутствие Натали, была задета его невниманием на рауте и дала волю злословию. Все гости, писала Софи Карамзина, были очень веселы, за исключением Александра, «который всё время грустен, задумчив и чем-то озабочен». Описав взор поэта как «грустный и задумчивый», Софи без всякой паузы переиначивает своё повествование в некий роман с соответствующим набором романтических фраз: «Его блуждающий, дикий, рассеяный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе…»; «Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял… в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий»⁸⁴⁹.

Софи попросила Пушкина занять графиню Строганову, когда та переступила порог гостиной. «Он было согласился, краснея…» Софи страдала сильной близорукостью. Тем не менее она заметила краску на лице поэта, что дало ей повод для язвительного замечания: «…она (Строганова. – Р.С.) – одно из его отношений, и притом рабское»⁸⁵⁰. На вечере была Александрина Гончарова, но Софи писала не о ней, а о Кочубей-Строгановой.

Будучи светской барышней, Софи Карамзина судила о том, что происходило на её глазах, сугубо поверхностно. Её привлекала исключительно романтическая подоплёка поведения Пушкина. Между тем, у поэта было много огорчений и забот помимо кокетства жены. В июле 1836 г. Наталья Николаевна с тревогой писала брату Дмитрию о душевном состоянии мужа: «…мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того вижу, как он печален, подавлен, не спит по ночам и, следовательно, не может работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию»⁸⁵¹. Беспокойство, тяжёлые предчувствия не покидали поэта.

В день лицейской годовщины 19 октября 1836 г. у М.Л. Яковлева собралось 11 бывших учеников, среди них Пушкин и Данзас. Поэт извинился, что не докончил стихи в честь 25-летия Лицея и только начал при наступившей тишине читать строфу «Была пора: Наш праздник молодой сиял, шумел и розами венчался…», как из глаз его полились слёзы, он положил бумагу на стол и отошёл в угол комнаты⁸⁵². Как значится в протоколе собрания, господа пировали, читали бумаги из архива старосты Яковлева и пели национальные песни⁸⁵³.