Дуэль. Всемирная история

Другой иллюстративный пример касается так называемого «Драчливого Патера», преподобного сэра Генри Бэйта Дадли (1745–1824). Бэйт Дадли обожал бокс и принимал участие в любительских поединках, а также слыл записным дуэлянтом. Однажды его вызвал на дуэль капитан Крофте, что сторонам удалось урегулировать, но не прежде, чем закадычный дружок Крофтса, мистер Фиц-Джералл [sic], вмешался и заявил, что его друг, капитан Майлз, не желает терпеть оскорблений священника. Бэйт Дадли, который отозвался о Фиц-Джералле как о «маленьком женоподобном создании», пребывал в убеждении, что тот никогда не отважился бы сойтись с ним на дуэли, и подозревал, что Майлз был нанят этим человеком — что Фиц-Джералл заплатил ему за вызов и бой с ним (с Дадли). Итак, преподобный согласился драться с Майлзом, но — в полном соответствии с дуэльными правилами — отказался рассматривать возможность поединка на пистолетах с человеком, которого считал нанятым для этого. Вместо того Бэйт Дадли предложил драку на кулаках, или «на костяшках пальцев» — бой без перчаток. Оба сошлись около таверны «Спрэд Игл», где Майлзу, что называется, досталось на орехи. Как не без злорадства писал позднее Бэйт Дадли: «Примерно минут за пятнадцать капитан получил сатисфакцию, которой он добивался, да так, что белого света не взвидел; хорошо, если до дому дошел»^{28}.

Не будем далеко ходить и вспомним куда более свежий пример лорда Мойнихэна, продемонстрировавшего в вопросах чести аристократическую щепетильность, которая благополучно дожила до середины двадцатого века. В 1957 г. итальянский монархист вызвал британского пэра лорда Олтринчема на дуэль «для защиты чести монархии в мире вообще», после того как последний будто бы сделал несколько пренебрежительных высказываний в отношении королевы. Мойнихэн, как раз находившийся тогда в Италии, соблаговолил принять предложение зарвавшегося итальянца со словами: «Я буду драться с этим Ренато. Нельзя спустить ему удар по британскому престижу». Затем Мойнихэн добавил: «Позвольте мне подчеркнуть тот факт, что лишь чрезвычайная демократичность моей натуры позволяет мне скрестить шпаги с простолюдином». Мойнихэну предложили более достойного оппонента — итальянского графа с богатой родословной, — но тот, как выяснилось, являлся специалистом в фехтовании. Прежде чем дуэль состоялась, в дело вмешалась итальянская полиция, предотвратившая поединок. Какая потеря для потомков!^{29}

Корни дуэли как явления лежат в вопросах чести. Когда один человек вызывал на дуэль другого, целью служило стремление смыть оскорбление — действительное или мнимое, — затрагивающее его репутацию, а иными словами, честь. Казанова, который знал толк в важности репутации, объяснил вопрос поддержания ее в своих «Воспоминаниях»: «Человеку чести должно находиться в постоянной готовности защититься от оскорбления мечом, а также дать удовлетворение за оскорбление в адрес другого человека»^{30}. Ирландский противник дуэлей, тоже касавшийся темы, но в 30-е гг. девятнадцатого века, излагал мысль по-иному: «Никто не любит драться просто ради драки [sic], дерутся тогда, когда не видят благовидного способа отклонить вызов, не уронив чести»^{31}.

В то время как подобный взгляд на концепцию чести может быть негативен, с ним, тем не менее, наверняка согласились бы многие. Существует и существовало много способов для защиты чести, но одна из главных причин того, почему люди выходили биться на дуэли — как лицо, отправившее или принявшее вызов, — состояла в стремлении избежать презрения со стороны равных себе. Ни один благородный господин не мог позволить себе пренебречь шагами, направленными на то, чтобы смыть пятно позора со своего доброго имени. Требование это доминировало — самое отъявленное оскорбление было пустяком по сравнению с нежеланием поквитаться за самое незначительное. Например, Дэниэл О’Коннел, политик и сторонник ирландского самоопределения — совсем не тот человек, который славился сдержанностью в своих речах, — назвал лорда Элвэнли «раздувшимся клоуном, лгуном, позором своего племени и законным наследником того нечестивца, который умер на кресте»[9]^{32}. Факт публичного оскорбления вынуждал Элвэнли послать О’Коннелу вызов на дуэль в большей степени, чем сами слова, сколь бы изощренно колкими те ни были. Элвэнли не мог не предпринять действий для того, чтобы очистить собственное доброе имя.