Дуэли. Самые яркие, самые трагические и самые нелепые

Дело было во 2-й армии. Одесским пехотным полком командовал подполковник Ярошевицкий, «человек грубый, необразованный, злой», сторонник аракчеевских реформ и бесконечной военной муштры. Офицеры полка, возненавидевшие своего командира, бросили между собой жребий, и тот, на кого пал жребий, штабс-капитан Рубановский, во время дивизионного смотра нанес Ярошевицкому публичное грубое оскорбление. Да что там оскорбление… Он просто публично избил Ярошевицкого. Это был бунт, событие исключительное – обычно, если между офицерами полка и командиром возникал конфликт, дело не доходило до публичных оскорблений, в крайнем случае, офицеры могли всем полком подать в отставку, сказаться больными, и после такого афронта заботой старших начальников было или убрать полкового командира, или образумить офицеров. Назначили следствие. Рубановского сослали в Сибирь, Ярошевицкого убрали (нельзя же было оставить во главе полка человека, которого перед строем подчиненный «бил по роже»!). При этом выяснилось, что командир бригады генерал Мордвинов знал о заговоре в Одесском полку, но «вместо того, чтобы заранее принять какие-то меры, он, как надобно полагать, сам испугался и ушел ночевать из своей палатки (перед самым смотром войска стояли в лагере) в другую бригаду».

Любимец царя генерал Киселев, бывший начальником штаба армии, «объявил генералу Мордвинову, что он знает все это, и что по долгу службы, несмотря на их знакомство, он будет советовать, чтобы удалили его от командования бригадой.

Так и сделалось: Мордвинов лишился бригады и был назначен состоять при дивизионном командире в другой дивизии. Тем дело казалось оконченным. Но враги Киселева, а он имел их немало, и в том числе генерала Рудзевича (корпусного командира), настроили Мордвинова, и тот полгода спустя пришел к нему «требовать удовлетворения за нанесенное будто бы ему оскорбление отнятием бригады».

Очевидно, что враги Киселева хотели поймать его в ловушку. Если бы он не принял вызов, то его положение было бы скомпрометировано и в армии, и Санкт-Петербурге (генералу грозила бы отставка). А если бы дуэль состоялась, император мог лишить Киселева должности, что было обычным наказанием за такой проступок в то время.

Далее поручик Н.В. Басаргин пишет так:

«Пришедши в гостиную, где находилась супруга Киселева и собрались уже гости, мы не нашли там генерала, но вскоре были позваны с Бурцовым к нему в кабинет. Тут показал он нам последнее письмо Мордвинова, в котором он назначал ему местом для дуэли местечко Ладыжин, лежащее в сорока верстах от Тульчина, требовал, чтобы он приехал туда в тот же день, взял с собою пистолеты, но секундантов не брал, чтобы не подвергнуть кого-либо ответственности.

Можно представить себе, как поразило нас это письмо. Тут Киселев рассказал нам свои прежние переговоры с Мордвиновым и объявил нам, что он решился ехать в Ладыжин сейчас, после обеда, пригласив Бурцова ему сопутствовать и поручив мне, в том случае, если он не приедет к вечеру, как-нибудь объяснить его отсутствие.

Войдя с нами в гостиную, он был очень любезен и казался веселым, за обедом же между разговором очень кстати сказал Бурцову, что им обоим надобно съездить в селение Клебань, где находился учебный батальон, пожурить офицеров за маленькие неисправности по службе, на которые жаловался ему батальонный командир.

Встав из-за стола, простясь с гостями и сказав, что ожидает их к вечеру, он ушел в кабинет, привел в порядок некоторые собственные и служебные дела и потом, простившись с женою, отправился с Бурцовым в крытых дрожках. Жена его ничего не подозревала.

Наступил вечер, собрались гости, загремела музыка и начались танцы. Мне грустно, больно было смотреть на веселившихся, и особенно на молодую его супругу, которая так горячо его любила и которая, ничего не зная, так беззаботно веселилась. Пробило полночь, он еще не возвращался. Жена его начинала беспокоиться, подбегала беспрестанно ко мне с вопросами об нем и, наконец, стала уже видимо тревожиться. Гости, заметив ее беспокойство, начали разъезжаться; я сам ушел и отправился к доктору Вольфу, все рассказал ему и предложил ехать со мной в Ладыжин. Мы послали за лошадьми, сели в перекладную, но чтобы несколько успокоить Киселеву, я заехал наперед к ней, очень хладнокровно спросил у нее ключ от кабинета, говоря, что генерал велел мне через нарочного привезти к нему некоторые бумаги. Это немного ее успокоило, я взял в кабинете несколько белых листов бумаги и отправился с Вольфом.

Перед самым рассветом мы подъезжали уже к Ладыжину, было еще темно, вдруг слышим стук экипажа и голос Киселева: «Ты ли, Басаргин?» И он, и мы остановились. «Поезжай скорее к Мордвинову, – сказал он Вольфу, – там Бурцов; ты же садись со мной и поедем домой», – прибавил он, обращаясь ко мне.