На следующий день маркиз Жак де Матален сидел в шезлонге у себя в спальне и размышлял о том, как заставить де Вертея скрестить с ним шпагу. В этот момент вошел слуга, достопочтенный Каде, и принес ему письмо, источавшее аромат муската и росного ладана, которые в те времена были в большой моде.
Матален вдохнул запах благоухающей записки.
– Кто же эта несчастная, которая так нуждается в любви? – спросил он себя, когда лакей удалился.
Затем повертел послание в руках с видом человека, не понаслышке знающего, какое это удовольствие – не распечатывать полученное письмо сразу.
– Пахнет и в самом деле чудесно, – прошептал он. – Неужели из-за этой добродетельной тирады, которую я произнес у мадам де Федье, меня ждет новое любовное приключение? Было бы забавно.
Маркиз сломал печать, бросил взгляд на подпись и разочарованно скривился.
– Увы! – произнес он. – Любовь не имеет никакого отношения к этому посланию, которое вполне можно назвать верхом грациозности. Напротив, оно скорее написано в приступе ненависти. Впрочем, какая разница! О чем же мне пишут?
– Звучит, надо признать, немного дерзко, – заметил маркиз, – ладно, почитаем дальше.
И подпись:
– Неужели эта старая ведьма прислала мне любовное письмо? Чьей же изящной рукой ей пришлось воспользоваться, чтобы изобразить эти премилые завитушки?
Маркиз немного помолчал и продолжил:
– Неважно, баронесса приглашает меня к себе, а судя по тому, что мне довелось вчера увидеть, она может поведать мне множество самых интересных вещей. Заставлять даму ждать с моей стороны было бы неприлично, я отправлюсь к ней сегодня же.
И маркиз не откладывая в долгий ящик тут же занялся своим туалетом, надел самый элегантный костюм, обильно надушился Португальской водой[11]
, будто в ответ на мускатный запах письма, и кратчайшим путем направился к дому баронессы.– Мне не терпится увидеть, – говорил он себе по дороге, – что эта старая ведьма называет особняком.
Дойдя до дома 42 по улице Жарден-Пюблик, Матален остановился и поднял голову.
– Черт меня подери, если это и есть дом нашей баронессы-контрабандистки, то я вынужден признать, что среди всех богатых вдовушек Бордо у нее самые роскошные чертоги. Ну что же, войдем – дело принимает все более и более интересный оборот.
С этими словами он приподнял увесистый молоточек на входной двери и звонко ударил. Ему почти тут же открыл лакей в пышной ливрее.
– Друг мой, я не ошибся? – спросил маркиз. – Это дом баронессы де Мальвирад?
– Совершенно верно, сударь.
– Тогда соблаговолите сообщить ей, что прибыл маркиз де Матален.
– Я всего лишь привратник, поэтому прошу вас подняться наверх, – ответил слуга. – Там найдете ливрейного лакея, он и доложит о вас баронессе.
– Мое удивление растет с каждой минутой, – произнес бретер, резво взбегая на второй этаж.
Едва Матален назвал ливрейному лакею свое имя, как тот тут же проводил его в небольшой, меблированный с безупречным вкусом салон, в глубине которого, полулежа в кресле-качалке и вытянув к камину ноги, его ждала баронесса де Мальвирад.
– Значит, я не ошибся, – заявил маркиз. – За этим вымышленным именем и маскарадным костюмом светской дамы скрывались вы, Меротт.
– Боже мой! – ответила она. – Разумеется, я. И не такой уж это был маскарад, как вам может показаться.
– Вы меня просто сразили.
– Во-первых, сядьте, это поможет вам справиться с головокружением, – изысканным тоном ответила лже-баронесса, демонстрируя редкую обходительность.
– Вас вполне можно принять за знатную даму.
– Вполне возможно, что большой ошибки в этом не будет.
– Вы что, хотите уверить меня, что являетесь потомком Монморанси?[12]
– Мне нет надобности в чем-либо уверять вас, маркиз. И пригласила я вас отнюдь не для того, чтобы чем-то ошеломлять.
– И все равно, вы расскажете мне, как грязная старуха, с которой я познакомился два месяца назад, умудрилась превратиться в милую, где-то даже элегантную даму.
– Расскажу, мой дорогой, уж поверьте мне, но только не сегодня. Как бы там ни было, вы прекрасно видите, что, избавившись от хризалиды, я обрядилась в самые прекрасные одежды бабочки, которыми вполне умею пользоваться.