Дуэт

«Нужна цель. Мощная, соответствующая моему норову. Но где ее взять? Мы все, вся страна, как слепые, бредем по зыбкому болоту, и у нас нет посоха, чтобы опереться на сухие кочки, нет путеводной звезды, чтобы освещала нам путь и говорила об утре, которое обязательно наступит. Мы все, бедные и богатые, просто потерявшиеся дети с сумятицей в голове и с тоской в сердце, усталые путники в ночи. Как я могу помочь Герману, тем более осуждать его, если сама не знаю, зачем живу. Без веры хоть во что-нибудь и ясного ощущения смысла собственного существования нельзя бросаться спасать другого, так как ты сам близок к погибели. Я только могу быть ему другом и радоваться каждой проведенной вместе минуте».

Она сидела на постели и с ненужной тщательностью обтирала каждый палец у него на руках. Было уже около часа ночи. Она позвонила домой. Мама сонным голосом пробурчала что-то невразумительное, но мирное. Она так уверилась в лидерстве дочери, что полностью сдалась на волю победителя.

«Пусть у меня нет цели, нет идеи, нет веры и нет надежды, но у меня есть любовь и есть долг перед двумя человеческими существами, одно из которых произвело меня, а другое произвела я». Анна впервые с благодарностью подумала о своих близких. Хорошо, что жизнь заякорила ее. Она вернулась в комнату, не раздеваясь, прикорнула рядом с тихо постанывающим Германом и сладко заснула. «Хуже уже быть не может, ведь хуже некуда. Мой возлюбленный наркоман и алкоголик, стоящий одной ногой в сумасшедшем доме», — удовлетворенно заключила она и опустила на свой воспаленный мозг, как на клетку с говорливым попугаем, платок сновидений.

Но утром оказалось, что она не права. Может быть еще хуже.

Герман очнулся, оглядел комнату. Анна сладко потянулась, поцеловала его и, привстав, подала ему минералку.

— Тебе надо больше пить, — сказала она и поперхнулась двусмысленности фразы.

Он тоже усмехнулся, еще раз внимательно обвел комнату глазами, легко, но настойчиво высвободился из ее объятий, отстранил бутылку минералки, поднялся и долго ковырялся в шкафу. Потом, выбрав какую-то одежду, пошел в ванную. Через полчаса он появился с красными глазами, но гладко выбритый и щегольски одетый. Анна хотела так много ему сказать, мысли толкались у нее в голове. Но Герман начал первым. Спокойным, будничным голосом он сказал:

— Спасибо, что ты мне помогла. Извини меня, если можешь. Но сейчас я не хочу ни о чем говорить. Я прошу тебя уйти. Не беспокойся. Такого больше не повторится. Я позвоню тебе.

— Когда? — в полной растерянности тупо спросила Анна.

— Когда смогу.

— Но почему это случилось? Это как-то связано со мной?

— Я не хочу сейчас об этом говорить.

— Это потому, что ты узнал, что у меня есть сын, — не выдержала Анна, — а ты что думал? Бросил меня, а теперь упрекаешь, что я родила ребенка? Ты же ничего не знаешь!

— Я не хочу сейчас об этом говорить, — твердо оборвал ее Герман. — Я люблю тебя. Ты — единственное, что осталось у меня в жизни. И если я смогу тебя простить, я тебе позвоню.

— Простить? — ахнула Анна. Весь мир, все смирение, все понимание жизни, которое снизошло на нее сегодняшней ночью, с головой накрыла волна гнева. — Я корчилась все эти годы, чтобы выжить. А ты собираешься меня простить! За что? За то, что я не сдохла? Что сохранила себя? Нашу любовь!

— Я не хочу тебя слушать, — твердо повторил Герман. — Если ты сейчас не уйдешь, я уйду сам.

Анна боялась броситься на него. Весь этот порочный круг гнева, взаимных обвинений и бегства они уже проходили. Анна медленно, давая ему время одуматься, поднялась и вышла в коридор. Она довольно долго стояла в пустоте этого нежилого коридора и почему-то с нежностью думала, что именно здесь носился ее маленький Герман с перекособоченным ранцем на плечах, размахивая матерчатым мешком на резинке со сменной обувью, которым так удобно было в школе шарахать друг дружку по голове. Ярость оказалась не атомной бомбой, а хлопушкой. Прощение, дарованное ему этой ночью, что-то сильно переменило в ней. «Ведь у меня была целая ночь на раздумья. Почему я отказываю ему в том, что прошла сама? Не факт, что это произойдет сразу. Он прав, мне надо запастись терпением и подождать», — решила Анна. Впервые за долгие годы мир с самой собой вернулся в ее жизнь. «А шарик вернулся, а он голубой!» Нет, у нее еще есть время. Она сама отпустила этот шарик. Прощение подарило ей свободу.

Прошло недели две. Герман не звонил. Анна полностью погрузилась в жизнь семьи. Васечка был уже в том возрасте, когда с ним было интересно разговаривать, открывать ему мир, а мама все названивала своему полковнику Генштаба и бегала выбирать себе новые занавески в комнату, потому что хотела пригласить его в гости в Москву в самое ближайшее время. Смешно сказать, но мир военных оказался ей куда ближе и понятнее мира музыкантов. Так на старости лет Анна-большая обрела наконец истинную опору в жизни — вооруженные силы страны с бравым полковником во главе. И ей было глубоко безразлично, что тот был уже пять лет в отставке. Для Анны Павловны полковник был самый что ни на есть действующий.