Дуэт

— А у меня отец — староста храма. Нас четверо, и все богомольцы, — похвастался Флор.

— А что ж ты, богомольник, в Великий пост песни распеваешь? — Про пост Герман узнал из газеты, купленной в русском продуктовом магазине.

— А я выпал из гнезда, — живо рассмеялся Флор, — надо же быть кому-нибудь ужасным, чтобы за него молились. Ты подожди, я к тебе попозже подойду еще. Расскажешь, как там на Родине. — Флор дружески кивнул новому знакомому и через минуту уже галантно склонялся к перстням престарелой американской чаровницы. Глаза его влажно блеснули, бархатный голос вибрировал.

«Игрунок за работой, — насмешливо подумал Гера, — я бы тоже мог окрутить какую-нибудь пухлую вдовушку или сумасшедшую эмансипе за грины. А что, в жизни надо все попробовать». Об Анне лучше вообще не вспоминать, прежней жизни конец, для него она умерла. Да, было. Было отчаянно хорошо, но теперь ее нет и никогда не будет. Он свободен от любых обязательств. Она сама его освободила. А могла бы быть с ним. Сердце предательски защемило, когда он подумал о том, что мог бы сейчас просыпаться с ней вместе, делить с ней жизнь в этом сказочном городе. По совету своего еврея он абонировал почтовый ящик, а в той же русской газете прочел про услуги пересылки чего угодно в Москву. Правда, работала эта контора в Нью-Йорке, но он позвонил туда по телефону, и все утряслось. Идея «посылочного центра» была проста и гениальна. Вносишь деньги здесь, а в Москве по нужному адресу доставляют продуктовый набор для родственников или цветы, или те же деньги, но в рублях по курсу черного рынка, и сразу присылают тебе по факсу подтверждение с подписью родных, что поручение выполнено. Герман послал Анне букет гиацинтов и записку со своим адресом. Он чувствовал себя гарцующим на белом коне и мог позволить себе снисходительность. Втайне надеялся, конечно, что это подношение будет ее мучить. Весточка пришлась прямо к ее дню рождения, аккурат десятого апреля. Через месяц в его боксе лежало письмо.

Я пишу уже третье письмо. Куда делись прежние? Их съели волки. Волки забвения.

Они рыскают в пространстве, пожирая наши нежные весточки, любовные послания, скорбные уведомления о разрыве и полные скрытых укоров надменные депеши гордецов. Письма — это остатки отжившего века. А волки — санитары. Санитары века. Они чистят пространство от всего отжившего. Если ты пишешь письма, то становишься частью отжившего, и волки забвения безбоязненно подходят к тебе близко-близко и рыкают, скаля зубы.

Это было вместо вступления. А дальше:

Бреду. Дорога вьется по уступам.

Узка тропинка. Солнце еще в зените,

но тени уже зашевелились, учуяв вечер в дуновенье ветра.

Мне хочется поторопиться. Прибавить шагу,

чтоб успеть до ночи к огню и крову.

Но узка тропинка и вьется круто.

И часто ее теряю я среди камней,

невольным страхом ослабляя душу.

Ах! Если б путник мне повстречался,

с которым восхожденье можно разделить. В молчании согласном

быстрей идет дорога, и камни отвалить с нее

гораздо легче четырем ладоням. И если даже темнота

своим дыханьем ледяным пересечет наш путь, совместный отдых

сулит нам безопасность и радость теплоты друг друга.

Мечты, мечты. Лишь одиночество дано мне провожатым.

Вдруг за поворотом я вижу спину путника. Нагнать ?

Но совпадет ли путь наш на вершину?

И груз ответственности за судьбу чужую ускорит ли шаги?

Рискнуть? Окликнуть? Мне на раздумья отведены секунды.

Шаг — и навсегда закроют его из виду глыбы валунов.