Дуэт

— Вам нельзя оставаться в городе, да и в стране тоже. Ваш побег это кровная обида для любого мафиозного клана. Мексиканцы мстительны, и они здесь повсюду, от мусорщиков до торговцев наркотиками. Вы обманули их гостеприимство. Они вас найдут и вернут или прикончат. Вы их собственность. Сегодня мы заберем вас с собой, дочка переехала от нас в Окленд, поэтому места много, хватит всем. А завтра мы на собрании посоветуемся с общиной, чем можем вам помочь.

Неделю он жил в их домишке, совершенно смирившись со случившимся и радуясь скорому решению своей судьбы. Радуясь, что теперь от него ничего не зависит и что не надо принимать мучительных решений, что делать дальше. В конце концов, на то есть отец Иоанн и святой угодник, чтобы все устроить. И святитель Иоанн не подкачал.

— Мы собрали вам денег на билет, — сказал ему вечером Евгений Георгиевич, — но у вас нет документов. Кстати, хозяин «Звезд Москвы» сохранил все ваши вещи. Там есть и паспорт, но уже давно просроченный. Придется сдаваться эмиграционной полиции. Это значит, что вы никогда уже не сможете получить американскую визу. Но поверьте, на Родине вам будет лучше.

В последний раз он ехал по любимому Фриско. Высокие стройные сосны парка Пресидио приветливо кивали ему кронами, мелькнули стайки яхт в гавани у Голден-Гейт, последний раз от езды по горбатым улочкам «русских холмов» у него перехватило дух.

«Гуд бай, Америка! О! Где я не буду никогда! Прощай навсегда! Возьми банджо, сыграй мне на прощание!» Шел 1994 год.

Письмо от Анны он распечатал уже в самолете. Оно пришло год назад и благополучно перекочевало из почтового ящика, который освободили за неуплату, к хозяину «Звезд Москвы». Отходчивый Джим, вернее Ефим Корб, сохранил его вместе с немногочисленными пожитками Германа в дорогой холщовой сумке из Сакса.

Куда уходят чувства?

Как осенний туман, сгущаются по утрам в низинах души, чтобы бесследно исчезнуть утром, а может быть, только затаиться. И как объяснить, почему то, что так больно сжимало сердце вчера, сегодня растворилось, как бесследно тает порыв морозного воздуха из распахнутой двери в теплом штиле комнаты. И если ты счастлив, почему так грустно? Если тебе грустно, почему одновременно и сладко? Чем пристальнее всматриваешься в себя, тем туманней все — становится, уже даже и не чувство, а только промельк какой-то неясной тени. И все-таки куда уходят чувства? Ты живешь с ними и считаешь их частью себя. И вот однажды ты досыпаешься и ощущаешь подозрительную пустоту. Кто стер из твоего сердца боль или нежность, пока ты спал? Может быть, ты потерял их в своих снах, и они найдутся в следующий раз, если удастся вернуться в те же грезы? Может, их выжег холодный блеск зимних звезд в твоем незашторенном окне? Или тяжелые шестикрылые снежинки увлекли твою любовь и ненависть вниз, в млечный сумрак сугробов? Я больше не люблю тебя. Даже мои губы смеются, когда выговаривают эти слова.

На языке остается мятный холодок, а сердце щекочет какая-то совершенно неприличная по такому печальному поводу смешливость.

Дальше шел миленький постскриптум:

Все чуждо мне по крови, что встречаю здесь.

И зов с годами звонче и ужасней

мне слышится сквозь свет далеких звезд.

«Что ж, правильно. Везде все закончилось. Это закономерно! Дорогая моя, любимая девочка, я жил надеждой встречи с тобой, — соврал сам себе Герман, — но ты права. Просто подыхать лучше дома. Прощай, Америка! О!»

«Нам стали слишком малы твои тертые джинсы.

Нас так долго учили любить твои запретные плоды», — неслось из динамиков по салону самолета. Капитан корабля был застарелым поклонником раннего «Наутилуса».

До встречи в эфире