Дух Времени

Он закрыл окно и сел в ногах жены, на её постели.

– Между прочим, Катя, брала она с тебя клятву не говорить об этом ни душе?.. И о том, что у неё есть любовник?

– Конечно…

– И ты эту клятву дала?

– Ну само собой разумеется…

Он дотронулся до её руки.

– Милая моя… Зачем же ты мне это рассказала? Представь!.. До этой минуты я верил, что ты… именно ты способна сдержать клятву!

Она вспыхнула и оперлась локтем о подушку.

– Андрей! Да ты с ума сошел! Это ещё что за упреки? Разве я могу иметь от тебя тайны? Разве мы чужие?… Мне ни на минуту не приходило в голову, что Лиза смотрит иначе на этот вопрос…

Он усмехнулся.

– Жаль, что ты её не спросила именно обо мне!.. Ведь это не твоя тайна, Катя… Это уголок чужой души…

Она упрямо качнула головой.

– Все равно! В идеальном браке, каким я считаю наш, всё, что знает жена, знает и муж… И наоборот… Недаром говорит русская пословица: муж и жена – одна сатана…

– Возмутительная пословица! Советую тебе её забыть! От неё средневековым застенком пахнет, а мы живем в двадцатом веке…

Она обиделась и отвернулась.

– Вот я спрошу её завтра, – угрюмо сказала она после паузы.

– Нет! Нет! – как ужаленный, крикнул он. – Этой жестокости не делай!.. Она и так страдает… Слышишь, Катя? Я никогда тебе не прощу, если ты сделаешь эту бестактность!

Она молчала, закинув руки за голову, крепко сжав губы и недвижно глядя в темноту. Ей в такие минуты казалось, что она стоит перед высокой, слепой стеной, без окон и дверей…

IX

А рядом со счастьем Тобольцевых и горем Лизы незримо назревала другая драма, исход которой никто не мог предвидеть в ту осень.

Выйдя замуж, Катерина Федоровна позаботилась передать сестре часть своих казённых уроков. Соня должна была осенью получать до шестидесяти рублей в месяц. Летом она имела урок у Конкиных. Оставалось много досуга. Она его коротала с Черновым.

Тобольцев сдержал обещание и пристроил Чернова в летнюю труппу в Богородске. Чернов получал семьдесят пять рублей на амплуа «первых любовников». Занят он был раза четыре в неделю. И всё свободное время дарил Соне и Минне Ивановне. Он сумел привязать к себе романтичную старушку. Он плёл перед нею бесконечную сеть воспоминаний, где правда перемешивалась с фантазией. Он говорил нередко с вдохновением, со слезой в голосе и с драматическими интонациями о своем одиночестве, о жестокости людей, о доброте женщин… О! Только женщины, их ласки, их нежность озаряли его печальную судьбу сироты! Вот и теперь… Если б не Минна Ивановна и не Соня… И он, вздыхая, наклонял над пухлыми ручками Минны Ивановны свою голову с редеющими кудрями и целовал их. А сентиментальная старушка роняла слезу на его английский пробор… Чернов был для неё ходячим романом. Она искренно верила в его привязанность и, в беседе с Соней, удивлялась черствости Кати и легкомыслию Тобольцева, которые таких друзей ценить не умеют!

Он так ловко вел свои дела, что Катерина Федоровна ни разу не столкнулась с ним на даче матери. Но, торопясь к обеду, она встречала его сидевшим на лавочке неподалеку и задумчиво курившим сигару. Всякий раз, завидев ее, он почтительно приподнимал блестящий цилиндр над лысевшей головой. Она вспыхивала, делала надменный полупоклон и, г насупив брови, спешила дальше. И всякий раз она с злобой думала: «Погоди ужо! Дай в Москву переехать!… Позабудешь ты к нам дорогу…» Больше всего её раздражало теперь то, что Минна Ивановна слова не позволяла сказать против Чернова.

– Этакий ловкий шельмец! – засмеялся Тобольцев, когда жена поделилась с ним своими заботами. – Ну да пусть его!.. Не можешь же ты серьезно допустить, чтоб Соня в него влюбилась!

– Ну ещё бы!! – надменно крикнула Катерина Федоровна. Но… почему-то тревога её не смолкала.

Раз как-то Тобольцев провожал Соню домой около одиннадцати вечера. Он взял её под руку ласково-фамильярным жестом. Он любил это прикосновение к девичьей груди под легким батистом кофточки. Тело Сони, каким он видел его сквозь одежду опытным взглядом художника, пленяло его невыразимо, давало ему чисто эстетическое наслаждение. И часто вспоминалась ему Ева в соборе Св. Владимира.

Жить его за эти три месяца была так полна, что Соню он как-то потерял из виду. Он замечал иногда что кокетливая веселость её исчезла, что она почти всегда задумчива. Но всё это соскользило по его сознанию. Теперь он припомнил тревогу жены, и ему захотелось проверить, насколько основательны эти опасения. Полушутливо он стал выспрашивать Соню. Она отвечала уклончиво. Да, они видятся часто… В сущности, Чернов её единственный друг… Кому до неё дело? Все счастливы, все заняты собою… А она совершенно одинока… И если б не он… Соня вдруг заплакала.

– Катя воображает, что если у меня, как у мамы, есть крыша над головой да сладкие пирожки по праздникам, то я должна благословлять судьбу. Как надо презирать душу девушки, чтобы так судить о ней!!

– Разве мы – гусеницы и живем только для еды? – Она зарыдала ещё сильнее.

Тобольцев обнял Соню, посадил её на скамейку под соснами и стал гладить её по голове.

– Бедная деточка!.. Ты права! Мы все страшные эгоисты…