Дух Времени

– Но газ ещё будет держаться…

– Долго ли? Помилуйте!

– Господа, что в университете делается! – С этим возгласом Засецкая вошла в гостиную.

– А тебя носит! Непременно нужно туда таскаться! – бросил ей Мятлев.

– Ах, Боже мой! Да ведь живой же я человек! Еду мимо… Что такое? Оказывается, там грандиозный митинг. Не хотят уходить, заперли ворота и строят баррикады…

– Час от часу не легче!..

«Там Таня, Марья Егоровна, Вера Ивановна, Наташа…»

Тобольцев взволнованно бегал по комнате.

Капитон говорил: «Хоть бы собака забежала в магазин! Всех словно ветром вымело!.. Это в разгар-то сезона!»

– А вы слышали о крахе фирмы Z? А читали, что разрывом сердца в Харькове умер Литвинский? – Тот самый? – Ну да… Да погодите! То ли ещё будет, если забастовка продлится ещё неделю!

– А почему бы ей не продлиться? – подхватила Засецкая.

– Господа! А что нынче в газетах пишут? Чего на завтра ждут? Неужели это правда?! – крикнул Конкин.

– Ты бы, Андрей, мать-то успокоил… Не бегал бы по ночам.

– Ах, оставь, пожалуйста! Не могу же я дома засесть!

– Вот, вы слышите?.. Что я могу с ним поделать?! – с отчаянием крикнула Катерина Федоровна.

А Мятлев, весь багровея, говорил Тобольцеву.

– Черт возьми! Такое положение вещёй не может же тянуться! Ведь это приостановка всех жизненных функций в стране!.. Попробуйте задержать дыхание, вам грозит паралич сердца… Коли нужны реформы, надо их дать!..

– И очень просто! – сочувственно подхватил Капитон. – Мы, купцы, теряем каждый день, теряем больше других… А за что? Разве мы бунтовали? Это ценить надо…

Засецкая с очаровательной улыбкой говорила Конкину.

– Cher monsieur Paul! Ваш брат Nicolas дал мне двести рублей в пользу стачечников… Пожертвуйте и вы… Мы кормим их жен и детей… Если вы не сочувствуете этому движению…

– О, как можно в этом сомневаться! – Конкин, покраснев, схватился за бумажник и положил радужную на розовую ладонь, пахнувшую цветом яблони.

– Ах, я знаю!.. Многие их осуждают, потому что забастовка бьет всех по карману…

– Да… Но дети-то и жены ничем не виноваты! – подхватила Катерина Федоровна и пристально поглядела на Капитона. Тот закряхтел и, густо покраснев, вынул четвертную. Засецкая рассмеялась, продолжая держать вверх обе ладони.

– Мало, господа!.. Кладите больше… У нас иссякли уже все ресурсы… Сергей Иванович, не дашь ли и ты?

– Благодарю покорно! Давно ли дал тысячу?

– Мы сидим без сладкого уже неделю… Это желание детей… От их имени я внесла эту сумму в стачечный комитет… Прибавьте, господа… Отказывать стыдно!..

Конкин вынул ещё радужную. Засецкая послала ему поцелуй. «А вы?» – обратилась она к Капитону.

– Н-ну и дама! – вздохнул он и прибавил ещё четвертную. – Вы и так уж с Андреем маменьку ограбили…

– То маменька!.. Не твой карман…

– А ты помолчи! – Глаза Капитона сверкнули. – Оболванил старуху-мать, а теперь за нас принимаешься! Статочное ли дело маменьке в столовой торчать да забастовщикам щи разливать?

– Отчего же? – мягко вмешалась Засецкая. – Она это делает в моем доме.

– Жалуюсь вам на Андрея Кириллыча, милая барынька, – примирительно засмеялся Мятлев. – Хозяин в моем доме de facto он! Не успел я третьего дня проснуться, как они уж с Ольгой весь зал под столовую заняли… У всех знакомых посуду и столы обобрали… Орудуют… Детей этих, баб, рабочих нагнали… Запах!.. Вы не можете себе представить!? Самый демократический… Ха!.. Ха!..

– Ах, как ты лжешь!.. За клевету дай мне сто рублей!.. Слышишь?.. Сейчас же!..

Действительно, Тобольцев был у матери и сказал: «Маменька! Мы теперь кормим детишек безработных… Если б Лиза была жива, я сделал бы её своею правой рукой… В память её вы не должны мне отказывать… Вы и нянюшка поедете сейчас к Засецкой…»

Анна Порфирьевна растерянно твердила, что ничего не сумеет. Но Тобольцев знал, что делать… Вовлечь Анну Порфирьевну в этот кипящий поток будет лучшим средством излечить её от тоски по Лизе.

Вечером Тобольцев пошел на квартиру Майской, сделавшуюся как-то незаметно главным сборным пунктом. Густой мрак царил всюду, где вчера ещё горело электричество. Бульвары издали казались лесом. Привычные линии улиц и контуры домов колебались как бы в этой жуткой мгле, изменчиво двигались словно… Исчезали там, где их привыкли видеть; вырастали там, где их не ждали, как это бывает во сне или в бреду. Высоко вверху горел красный огонек, и его было видно издали. Это был свет лампады у образа Страстного монастыря. На углу площади отблески гаснувшего костра не могли осилить отовсюду надвигавшейся безмолвной и зловещей тьмы… «Москва восемнадцатого века…» – думал Тобольцев.

Потапов был у Майской. Там же сидели Бессоновы, Кувшиновы, Зейдеман с женой… Взволнованно обсуждали события… Все шло с такой головокружительной быстротой, волна общественного возбуждения дала такой огромный всплеск, что все были выбиты из колеи. Руководить событиями было вне власти партий… В этом приходилось сознаться.