Дух времени (Zeitgeist)

Старлиц видел, что Эль-Норте протянуло свои извивающиеся противоестественные щупальца через границу, пустило прочные корни в этой безмятежной прежде стране: в этой части Мексики не осталось дремлющих метисов, стало не с кем сражаться с помощью мачете, перекрестив грудь патронташами. Япония производила здесь свои пластиковые штуковины на пальчиковых батарейках, мультинациональная Европа преобразила здешние города силиконом и чудищами на колесах. Страна еще именовалась Мексикой и в целом оставалась своим, домашним предприятием, но уже стала Мексикой 1999 года, Мексикой НАФТА, единственной в Латинской Америке экономической супердержавой мирового масштаба. До третьего тысячелетия и здесь было уже рукой подать.

На торговых улицах было полно праздношатающихся пьяных янки, поэтому кормежка и ночлег сразу улучшились: Старлиц стянул у одного из них бумажник.

Не сводя глаз со своей тарелки с толченой белой кукурузой, мясом и перцем, Зета спросила:

— Папа, воровать из карманов бумажники неправильно?

— Совершенно неправильно! — твердо заверил ее Старлиц, вылавливая тайваньской вилкой фасолины из цветастой тарелки. — Бизнес карманников дает очень небольшую прибыль. Если все организовать по правилам, то потребуется много участников: один толкает, второй тащит, третий убегает… Чрезмерные трудовые затраты. Процветает только тот, кто высаживает в аэропортах и на вокзалах целые десанты карманников. Даже не думай об этом.

— Ты украл у пьяного бумажник. Это нехорошо?

— Конечно нехорошо. Но еще хуже не заплатить проводнику, переправляющему тебя через Большую реку.

— Понятно, папа. — И она с аппетитом принялась за еду.

Проводник оказался, скорее, любителем, какого первым делом найдешь, плохо владея испанским, в пограничном городке в хмурый выходной: прыщавый те-хано с тяжелой серебряной пряжкой на ремне и в здоровенной черной ковбойской шляпе, воображавший, что заткнет за пояс всю la Frontera [31], раз у него pistola en la mano [32].

После полуночи кучка отчаянных безработных перешла вброд бетонный желоб Рио-Гранде и тут же попала в перекрестье прожекторных лучей и инфракрасных камер. На их счастье, после недавнего скандала со стрельбой на поражение сотрудники Службы иммиграции и натурализации действовали несколько вяло и нерешительно. Вскарабкавшись по шершавому цементному склону, Старлиц и Зета упали в грязь и застыли среди колючек, пережидая, пока мимо них в каких-то десяти футах протопают форменные башмаки и стихнет собачий скулеж. Потом пришлось, царапаясь до крови, продираться сквозь колючую проволоку и огибать на цыпочках залитые светом простреливаемые участки. Наградой им стала заросшая сорняком обочина обыкновенной американской улицы.

— Знаешь что, папа? — проговорила Зета, вынимая из волос колючки и сучки.

— Что?

— Знаешь что, папа, со мной такого еще никогда не бывало. Это ужасно! Я голодная, я все время голодная. Мне холодно, я вся в грязи. Мы всюду таскаемся пешком. Не пользуемся туалетом. У меня нет своего дома, даже воды нет.

— Точно. Такова главная сюжетная линия.

— Тогда почему у меня такое чувство, что все нормально?

— Потому что все нормально. Большинство людей на свете так и живут. Большинство всегда так жили. Большинство ни на что другое и не надеются. Такова подоплека, таково подлинное молчаливое большинство [33]. Большинство людей на свете совершенно нищие и темные. Так живут миллиарды. Это не попадает в заголовки новостей, в объективы камер, это никогда не показывают по телевизору. И всем на это искренне наплевать.

Некоторое время они брели молча, минуя покосившиеся уличные фонари и непривлекательные магазинчики, заманивающие скорыми тиражами лотерей.

— Послушай, папа!

— Что?

— Послушай.

— Что?

— Бедняки едят электрические лампочки?

— Зачем им это есть? — Старлиц запнулся. — Ты что, ешь лампочки?

Зета, отставшая на пару шагов, пробормотала что-то неразборчивое.

— Я не понял…

Застыв от смущения, она подняла глаза.

— Я же говорила: только белые матовые.

— Кто-нибудь когда-нибудь видел тебя за поеданием лампочек? — рявкнул Старлиц. — Ты говорила хоть кому-нибудь, что ешь лампочки? По крайней мере перед камерами ты их не ела?

— Нет-нет, папа, никогда, никому.

— В таком случае можешь не волноваться.

— Правда? — Она просияла. — Здорово!

Через несколько минут Старлиц нарушил молчание:

— Ты все-таки поосторожнее с лампочками. Они же из стекла и металла. Неорганические. — Зета ничего не сказала. — Что ж, как знаешь, — смягчился он. — Я твой отец, мне ты можешь рассказывать такие вещи. Все в порядке, Зета. Ты хорошо сделала, что сказала мне об этом.

Сердобольные сельские жители Нью-Мексико охотно подсаживали в машину голосующую на дороге одиннадцатилетнюю девочку. Но тут же разочаровывались: девочка не владела приграничным испанским, к тому же ее сопровождал папаша — крупный, молчаливый, в шляпе. Отец и дочь продвигались медленно, почти наугад, подолгу простаивали на пыльных обочинах, но земная твердь шевелилась у них под ногами, хотя направление движения отсутствовало. Ориентиром для них было собственное душевное состояние.