Духов день

– Да чё ты, милая, – отговаривалась старуха. – У меня тока живот не в порядке, а так я – куды с добром.

– Ты мне зубы не заговаривай, знаю я. Допьешься – парализует. Будешь лежать чурка чуркой, и никто к тебе не придет.

– Ты и придешь. И таблетку дашь, и чайку нальешь – хорошая ты, Викторовна, дай тебе Господи здоровья.

– Ах, баба Поля, баба Поля, – вздыхала фельдшерица. – И что мне с тобой делать – ума не приложу.

– А че делать, че делать… То и делай: заглядывай, навещай старуху. Все мне веселей.

– Твои-то лбы заходят? – интересовалась Викторовна, отлично зная, что если и бывают, то крайне редко.

– Бывают, как не бывать. Ден пять как Владик был: сальца принес, вареньица, пряничков. Чай с вареньицем пила да пряничками закусывала…

– Ты мне не ври, – обрывала Викторовна. – Не было их у тебя – мне все про тебя известно, люди все видят. – А с Ульяшихой чего поцапалась? – спрашивала неожиданно.

– Откуда ж тебе известно, милая? – настораживалась баба Поля.

– Мне все про тебя известно. У магазина была Ульяшиха – плела там про тебя всякую несуразицу.

– Чё плела-то? Че про меня можно плесть-то? – беспокоилась старуха и, сообразив, что наступил самый момент поплакаться, начинает с подвываниями о наболевшем:

– Житья от ее нетути… В энтот раз-то сидит и говорит, мол, Иванович-то мой, царство ему небесное, зря тебя выбрал в жены-то… Мол, сирота ты беспризорная… В тебе, мол, и позариться мужику не на че было-о-о…

– Ну и плюнула бы на нее!

– Я и плюнула, – уже без подвываний отвечает баба Поля, показывая тем самым, как она за себя постояла. – Я-то, говорю, честная, и мужиков не меняла, как ты. А ты, говорю, скольких мужиков-то поменяла? А?..

– Ну-ну, – подбадривала, улыбаясь, Викторовна.

– Вот и «ну»! Мужиков-то, говорю, было пруд пруди, а жениться на тебе, толстозадой, никто не всхотел. Детки-то, говорю, у тебя от скольких отцов?..

– Ну и молодчина ты, баба Поля, – уже смеялась фельдшерица.

– Я-то молодчиной была, а ты, говорю, телом своим торговлю вела со всякими красномордыми кобелями, пока наши мужики-то кровь на фронте проливали!.. И чё она ко мне вяжется-то, а, Викторовна? – исчерпав тему свары с Ульяшихой, заканчивала с подвываниями старуха, подумывая между тем, как ей получше перейти на другую – к жалобам на бросивших ее сынов. – Некому меня защитить, никому-то я не нужна – старая да немощна-а-а-я… Бросили сынки-то, оставили на съедение злым люу-у-дям…

– Тебя, баба Поля, как я погляжу, не так просто обидеть, – справлялась со своим смехом фельдшерица, понимая, куда клонит старуха и что жалобы ее придется слушать долго. – С Ульяшихой я сейчас разберусь, – подытоживает она, вставая и поворачиваясь к двери. – Что до сынков твоих, так никто не заставлял тебя домишко свой продавать и переселяться сюда.

– Дак, Викторовна, – торопится баба Поля оправдаться. – Нада ж было подмочь деточкам единокровным…

– Лбы они здоровые, а не деточки, – бросает резко, приостановившись у дверей, фельдшерица. – Лбы самые настоящие. И бессовестные к тому же.

– Это тебе – лбы, а мне – деточки, – пытается спорить баба Поля. – Я ж их растила, учила, в люди выводила…

– Да знаю я, – неожиданно смягчается фельдшерица. – Все им отдала, поганцам, а сама теперь, как сирота беспризорная, по барачным углам мыкаешься. Наши-то старухи на улице все тебя жалеют… – И, будто вспомнив, добавляет весело: – Привет тебе все передавали!

– Все?.. Привет?.. – умиляется баба Поля. – И Галя, и Валя, и Люся?..

– Все как есть. И не только эти. Я-то сразу, как пришла, хотела сказать, да ты меня с этой Ульяшихой с толку сбила…

Убедившись, что старуха на время забывает о сынках, добавляет так же бодро:

– Ну, не горюй. Побежала я.

Она действительно забегает к Ульяшихе, где ей так же рады: фельдшерица для барачных жителей вроде лечащего врача, хотя, конечно, баба Поля – статья особая. А бабу Полю и в самом деле часто поминают по прежнему месту жительства.

Много лет жили друг подле друга люди, делясь порой последним, и, ладно бы, помер человек: собрались бы, обмыли, обрядили, в путь последний проводили, за столом посидели да помянули. А то ведь съехала беспричинно и нельзя сказать: то ли уж совсем оторвалась-отъединилась, то ли на роду так записано – доживать в одинокости.

Когда баба Поля затеялась продавать домишко, то никому из соседок и в голову не пришло, что бросят сыновья старуху. Думали: потому и продает, что надоело жить одной, вот и не вмешивались, не вникли в суть. А так бы не дали распродать свои углы и сынов старухиных пристыдили бы.

Фельдшерицу Викторовну они так же поджидают с нетерпением – и здесь она заместо лечащего врача. Обегает подомно, заодно уж рассказывая о своем последнем посещении бабы Полиной конуры.

– И как она, Поля-то? – с придыханием спросят в одном доме.

– Ничего, бабка военная, еще и Ульяшиху, бывает, так отчихвостит, что той и сказать нечего.

– Ай да тихоня! – удивятся в другом доме.

– Ты погляди, – умилятся в доме третьем, – а здесь столько годов прожила с нами и никто от нее резкого слова не слышал…