Духов день

  А было на что смотреть: сновали по саду девушки, серьезные не по годам, вперемешку с опухлыми "братцами" в белых балахонах. Расстилали по траве полосами тканные половики, повязывали на яблоневые ветки атласные ленты, красные, синие, канареечные, ярмарочные.

  Выносили сосуды с ключевой водой. С чистотой, с заботой перекликались речными голосами пестрые кукушечки пасечника Кондрата, складывались их голоса в песню нестройную от молодости и дикости:

  - Ой, гулюшка, голубок,

  Райская птица, гаркунок,

  Двором летишь, гаркуешь,

  В горнице на окраине...

  Брат сестру уговаривал,

  Сестра моя, голуба,

  Послушай, как любо,

  Поди в корабль порадей,

  Богом-светом овладей

  Святым духом поблажи

  Ляг под мамкины ножи,

  Груди свиньям положи..."

  Бог Кондрат времени не терял, призвал к себе свистом и цоканьем языка подельников. Было их не много: беглый лакей Патрикей Кобелев, сонный, пакостный, кривой на левый глаз, да Марко Здухач - тот самый кучер с черными косами по плечам - проспался уже, черт скуластый, не зря хозяин вихры ему драл.

  Под ноги Бога Марко Здухач постелил кружевной покров небывалой цены, отступил в поклоне и оскалился, как пес, а Патрикей дунул-плюнул, побормотал под нос "оче наш" задком наперед и поставил на темя Богу стакан белого кваса.

  Мелкими шажками посеменил Бог по кружеву, будто вышивая волшебство.

  Девушки лица закрыли и заплакали насильно, а братцы вялые заплескали над головой белыми холстинками.

  Вторым кружевным платом выстелена была черная яма посреди сада, ее Кавалер заметил сразу, думал поначалу, что это для мусора, ан ошибся...

  Кавалер стоял столбом, как дурак, на колени не встал от гордости, но на всякий случай перекрестился. На него зашикали, а Марко пробасил под плоский нос:

  - Сударик, не место... Рука отсохнет.

  Казалось Кавалеру, что дурят его откровенно, прямо здесь в саду игра идет, кромешная игра, поспешная....

  Но смотрел прямо в лоб ему Бог Кондрат и намурлыкивал говорение, наводил прелесть.

  А белый квас в стакане у него на темени - вровень с краями плескал, но не проливался.

  - Тут у нас не пустыня, а русская густыня, палата лесовольная, подмосковные. У нас растут и процветают древа райские всегда, рождают, умножают много сладкого плода, только до осени доживи, а там посмотрим.

  Что ты прежде знал - царские законы, кривосказательные книги, синод - синедрион жидовский, сенат - антихристово торжище. Тьфу, тьфу, не ходи к ним, малый, не пей водицы из того копытца. Ты к нам иди, листом- кореньем питаться, зноем опаляться, хладом омерзати, стопы у тебя - злато-серебро, локти у тебя - полумесяцы, лоб твой - гулеван табунный, очи - как у мертвой дочи, сон-трава волосья, душа - ни шиша...

  Кавалер глаза кулаками придавил, во рту медный привкус закислился, будто фальшивую монету прикусил.

  Не хотел слушать, а слушал кондратовы бредни:

  -... Сильней земли ничего на свете нет. Чтобы сильным быть, нужно пожрать всех её деток, все, что на земле растет. Оттого и могуча степная саранча, что пожирает урожаи на корню... А! Кто здесь... Богородица дево радуйся! Благодатная Марие, я с тобою! Благословенна ты в женах и благословен Плод чрева твоего! Яко меня родила еси, спасителя душ ваших.

  И навстречу то ли молитве, то ли раешной срамной скороговорке, распалась надвое кружевная завеса над яминой.

  Медленно запели и отступили братья и сестры, будто первую пенку сдунули с кипяченого молока.

  Из ямы поднялась женщина. Розовая. Большая. Голая.

  С черным треугольником каракульчи между ляжек.

  Колыхнулись колоколами груди с земляничными сосцами.

  Взметнулись над головой полные руки - а в ладонях - лежало большое решето, полное сушеных плодов - тут и яблочные дольки и султанский изюм и пареные пшеничные зерна и бурмитская крупа и первый щавель и тонкая, бледная еще морковь и петрушка.

  Ничего не было важней этой женщины.

  Бедра тяжелы, нежны и влажны, плотской силой налиты.

  Все слова и мысли меркли перед ее материнской наготой, грозной и ясной.

  Волосы рыжие - медным потоком окутывали ее спину до крестца.

  Но лицо ее было скрыто белым платком с вытканным на нем серебряным лебедем, воздевшим серпообразные немилостивые крылья и узор по краям платка- маски с прорезями глаз так искусно исполнен был, что голова кружилась от морозной вязи.

  В ленивом плясе выступила из-под земли женщина с решетом и пошла, плоско, по крестьянски ступая, по рядам братьев.

  Все перед ней валились на колени, прятали головы в ладонях. А она смеялась, отдувала от лица платок и осыпала согнутые спины свои дары.

  Что кому выпадет - яблочко ли, изюмина, болгарский чернослив, то и уродится грядущей осенью.

  Кавалер опешил, глаза зажмурил от стыда и острой неуместной радости.

  Но тут же не выдержал и все-таки подсмотрел... Как в мощи своей неспешно приближается женщина.

  Казалось ему, что содрогается земля под ее насмешливыми шагами. Ближе. Ближе.

  Овеяло его рыжими волосами большой бабы. Выше его на голову вымахала решетница, где только такую нашли... гренадершу.

  Не могу. Тошно. Душно. Хочется...

  "Ловят меня, ловят!" - головная боль снова подо лбом взбесилась, в глаза белостай вломился, ослепил когтистым сиянием.