Духовка

«Мы застрелили толстую бабу Россию»: поэтический лозунг начала революции. Дело не в качестве стиха и не в русофобии — а в констатации факта: это так, было, да. Да и гений то же: «пальнем-ка пулей в святую Русь». Это ведь не какой-нибудь пролеткультовец, а сам Блок. Гений — всеобщее, выговариваемое индивидуально, «субстанция как субъект». А в России — что субстанция, что субъект. Что «Торпедо», что «Зенит» (Пригов). Все гениальны. Дезертиры семнадцатого года и Лев Толстой в Астапово — одно и то же. Ясная Поляна? Сжечь, как Шахматово! Сам и сжег убежав. Раскольник, бегун, самосожженец. Недаром его от Святой Православной Церкви отлучили. «Сам отпал». Вот русский идеал: отпасть, отделиться, очутиться в бегах, в нетях, в лимитрофе. Дистрофики в лимитрофах. Кто из дискриминируемых русских в Латвии, Литве, Эстонии уехал в Россию? Летчики-контрабандисты, севшие в Индии и вытащенные из узилища — удивительно! — Россией, тут же запросились обратно в Латвию. Жители Курильских островов спят и видят отойти к Японии. Как их, кстати, назвать? курильщики? или, может быть, куряне? О, Русская земля, ты уже за холмами.

Русский начинает нормально жить, только очутившись — не за границей, необязательно, — а в отдалении, отделении, на отшибе, в окружении чужих. Он «окачествуется». И непременно, чтоб эти чужие были в чем-то его «культурней». С чукчами русский, если это не Абрамович, станет чукчей. См. у Бабеля «Берестечко». Нужно чувствовать границу, забор, дистанцию. Пафос дистанции, как говорил Ницше. И никаких Гегелей: «провести границу значит уже переступить через нее». Нет, сделать неприступной: и не «государства», не «отечества», а собственную, собственности. Приватизироваться. Знать: за забором — не враги, нет, — но чужие. Не одалживаться спичками, а уж тем более папиросами. «Товарищ, закурить не найдется?» — выжечь каленым железом, вот этой папиросой морду прижечь, чтоб не лез, сука.

Русский выбор: блатной или фраер.

Но сегодня и воры — не в законе, и у них беспредел. А ведь приватизация и беспредел — абсолютно противоположные понятия. Воровской «закон» — в отделенности, в выделенности, «избранности», а не «вор Всея Руси». Изолятор входит в понятие вора. Блатной, ставший президентом (мечта Гайдара), — еще один Сталин, а не «врастание вора Рокфеллера в культуру». Сегодняшняя воровская практика — тотальное уничтожение системы означающих, погружение в универсальное означаемое, существование как «бытие»: небытие. Манон и смерть Манона. Сами же братки и убивают один другого («друг друга?»), новая гражданская война, «брат на брата». Мусора тоже братки. И все — сыновья Великой Матери. Уже воздвигнут памятник эпохе — аллея на Ваганьковском, что ли, кладбище, блатной мрамор, барельефы бандюг в полный рост. Этот мемориал встал в ряд к Мавзолею, да что Мавзолей — к Фальконету! Придите поклониться на эту новую Поклонную гору: здесь хоронят Россию. Уже даже не хоронят, а «подхоранивают». И «поджениться» ей больше не светит: перевелись «мужи», даже и насильники. Россия, мол, женственна, но не может обрести мужа, ею владеют исключительно насильники, от Петра до Маркса, она не выработала в себе собственного «мужеского светоносного начала». А ей и не надо его вырабатывать, надо — убить. После Петра — реванш России: бабьё в течение века, все эти кошмарные Анны Иоанновны. Великая Екатерина сместила картину, зато она-то и раскинулась от моря до моря, сидяй на престоле. И насильники России сегодня — собственные: собственные сыновья, сукины дети.

Сидит и ноги простирает

На степь, где ханов отделяет

Пространная стена от нас.

Веселый взор свой обращает

И вкруг довольства исчисляет,

Возлегши локтем на Кавказ.