Духовная прародина славян

И это был далеко не единственный пример подобного рода. О том, какой глубокий след в мирочувствовании нашего народа оставило его неуклонное стремление к свободе, свидетельствуют и другие древние источники. Византийский полководец Маврикий отмечал: «Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране» [648]. Эта обусловленная языческими представлениями устремленность к свободе была настолько мощна, что с ней ничего не могло поделать на первых порах и христианство. Польская хроника магистра Винцентия Кадлубка передает нам речь перемышльского князя Володаря Ростиславича (до 1067–1124 ):«Наставляет, сколь бесславно прозвище «Рабством заклейменный», добавив, что менее несчастен родившийся рабом, чем им ставший: поскольку первое — жестокость судьбы, второе — результат малодушия, в который любой легко «впадает», но с трудом «выбирается», намного почетнее скорая смерть, чем долгое, жалкое существование» [649]. Аналогичную мысль высказывает в своем обращении к соратникам и главный герой «Слова о полку Игореве»: «Одружина моя и братья! Лучше ведь убитым быть, чем плененным быть…» [650]Та же самая устремленность была присуща и большей части русского народа, о чем красноречиво свидетельствует вся его история. Таким образом, мы видим, что с древнейших времен стремление к свободе, ее жажда проходит красной нитью через всю историю нашего народа, что делает весьма вероятным предположение, что некогда это важнейшее понятие было положено в основу своего самоназвания нашими далекими предками.

Правда, следует иметь в виду, что первоначально понятие свободы могло обладать для наших предков более широким смыслом, на один из аспектов которого в свое время с некоторой излишней категоричностью указывал О.Н. Трубачев: «Таким образом, этимологически первоначально для слав, svoboda значение: «совокупность (вместе живущих) родичей, своих». (…) Ясно одно: значение «свобода», возобладавшее в слав, svoboda, является вторичным. Об этом говорит прозрачная этимология слова и остатки старого значения: др. — русск. свобода«поселок, селение, слобода», русск. слобода, др. — польск. sloboda «небольшой поселок, поселение крестьян»..» [651]Возможно, более оправданно было бы говорить не о противопоставлении, а о взаимодополнении двух значений интересующего нас термина: по-настоящему свободным человек может быть, лишь живя среди своих, близких ему по крови и духу людей, в своей общине. Немаловажный интерес представляет и другой сделанный этим лингвистом вывод, касающийся на сей раз не самоназвания славян, а обозначения в их языке человека как такового: «Толкование celo-vekъ = «сын рода» полностью оправдывается нашими знаниями общественного строя древних славян…» [652]С учетом изученных выше мифологических представлений наших предков мы можем уточнить этот вывод в плане того, что слово человек у славян означало не просто «сын рода», а «сын божественного солнечного рода». Именно через включенность в род, восходящий своими корнями к языческому богу солнца, человек только и становился человеком в подлинном смысле этого слова. В этой системе ценностей человек оказывался таковым только в силу того, что он являлся представителем, неразрывной частью божественного рода, его живым воплощением в период своей жизни. Понятно, что лишенный своего рода-племени либо забывший о нем в принципе не мог считаться человеком в подобной системе координат. Об этом спустя тысячелетия продолжают красноречиво свидетельствовать данные современного русского языка, где слову благородный противопостоят такие понятия, как урод, выродок, безродный, однозначно определяющие диаметрально возможные состояния человека именно по принципу его причастности либо непричастности к своему роду или, если брать шире, всему народу.