Духовная война

Лёжа головой на твоих коленях, камерадо,
я продолжу своё признание –
то, что я начал говорить тебе там, на открытом воздухе:
знаю, я беспокоен, и беспокою других,
знаю, мои слова – орудия, полные опасности, полные смерти,
(поистине я реальный солдат,
а не тот со штыком, и не артиллерист с красными нашивками),
ибо я противостою покою, безопасности и всем установленным законам,
чтобы нарушить их;
я более решителен, потому что все отвергли меня,
чем я мог бы быть, если все соглашались бы со мной;
я не замечаю, и никогда не замечал,
ни опыта, ни осторожности, ни большинства,
а так же насмешек;
и угроза, что называется адом, лишь мелочь или ничто для меня,
и соблазн, что называется раем, лишь мелочь или ничто для меня.
Дорогой камерадо! Признаюсь, я убеждал тебя идти со мной,
и снова убеждаю, не имея ни малейшего представления,
куда мы направимся,
и будем ли мы праздновать победу,
либо нас полностью разобьют и повергнут.
– Уолт Уитмен –

30. Речекряк*.

^----------

^{*один из терминов Новояза («1984» Дж. Оруэлл)}

^–--------

«Помнишь, я говорил, что собираюсь рассказать о жизни, приятель? Так вот, жизнь — это довольно странная штука. Люди всё время говорят о правде. Каждый всегда знает, что такое правда, будто это какая-нибудь туалетная бумага, которой в чулане уйма. Но по мере взросления, начинаешь понимать, что никакой правды нет. А есть просто дерьмо собачье, прошу прощения за грубость. Прорва дерьма. Один слой дерьма за другим. И ты, когда становишься старше, выбираешь слой дерьма, который тебе больше нравится, и это становится твоим дерьмом, так сказать».

– Берни Ла Плант, «Герой» –

Я вернулся на арену полчаса спустя и нашёл всех разбившимися на кучки, занятыми различными разговорами, сидящими и стоящими, пьющими и жующими угощения с прекрасно укомплектованного стола закусок, неизвестно откуда взявшегося. Обменявшись улыбками с Лизой, живо общавшейся с загадочным доктором Кимом, я стал переходить от группы к группе, прислушиваясь к разговорам. Говорили о Брэтт, об истории Лизы, о решающих различиях между школами дзен Риндзай и Сото, о недостатках бойфренда, о потрясающем новом духовном учителе в Мэриленде, у которой во время медитации у студентов заворачиваются глаза так, что они могут видеть свой третий глаз, о местных ресторанах. Я пошёл дальше.

Когда мне задавали вопрос, я отвечал, но в основном, слушал. Лоуренс, парень, распространявшийся о дзен, провёл двадцать лет, как я понял, усердно медитируя у различных дзен мастеров в Нью-Йорке и на западе страны, и в настоящее время писал книгу о своих переживаниях. Он сообщил мне, что мои взгляды на дзен слишком упрощённы, что в дзен есть нечто бесконечно большее, чем горячий и узкий поиск просветления. Я без иронии поблагодарил его и отчалил назад туда, где, помнится, говорили о местных ресторанах, но теперь там говорили о чём-то другом.