Духовно неправильное просветление

Поскольку среди всего прочего я пытаюсь в этих книгах выставить для обозрения пробуждённое состояние, должен упомянуть об одной из самых своеобразных его черт – мне нечего делать. У меня не осталось никаких проблем, и я просто не могу их выдумать. Я могу написать эту книгу, и может быть, немного пообщаться на эту тему, но факт остаётся фактом: мне нечего делать. Мне нравится жить, но мне совершенно нечем себя занять на протяжении жизни. Мне нравится сидеть и быть, мне нравится оценивать творческие свершения людей, особенно когда они содержат попытки прояснить свою ситуацию, но оценка это довольно скучное времяпрепровождение. Я не жалуюсь, просто выражаю нечто касающееся этого состояния, о котором большинство людей, возможно, ничего не знают. Я удовлетворён, и моя удовлетворённость неизмерима. У меня нет структуры, в которой что-то одно было бы лучше, чем что-то другое, поэтому всё, что я делаю, не имеет особенного значения. У меня нет амбиций, мне некуда идти, я не хочу никем быть или становиться. Мне не нужно отвлекать себя от чего-то, или убеждать себя в чём-то. Я не думаю, что что-то не так, как должно быть, и меня не интересует, что думают обо мне другие. Я ничему не следую, кроме моего собственного комфорта или дискомфорта. Мне это не слишком надоедает, и я не расстраиваюсь из-за этого, и, вероятно, это звучит более странно, чем есть на самом деле.

***

Вонючая свинья Генри силой затащил меня к своему другу на званый обед. Там были пять или шесть пар, включая Кристину и меня, которые парой не были. Это был просторный дом в испанском стиле, окружённым другими такими же, выходящими на долину, поросшую грязью и кустарником, и, если повернуть телескоп на балконе почти до конца влево, говорят, можно разглядеть мерцание океана.

Во времена моей молодости званые обеды на западном побережье были делом довольно формальным. К семи все собирались, часок выпивали, в восемь садились за стол, к девяти заканчивали, и продолжали выпивать часов до двух. Этот был не такой. Менее формальный, менее натянутый, больше похожий на пикник в доме. Кто-то приходил и уходил. Появлялись и исчезали дети с сиделками или нянями, то и дело влетал подросток, спрашивал родителей о ключах от машины или о карманных деньгах, и улетал прочь. Заходил сосед, чтобы обсудить парковку возле дома. Люди болтали в четырёх или пяти различных местах, включая подъезд к дому, балкон и кухню. Гостей никто не представлял, расторопный молодой джентльмен не принимал одежду и заказы на напитки, очаровательная хозяйка не скользила плавно меж гостей, никто не курил, не носил вечерних платьев или галстуков, не было коктейлей – в основном вино и немного пива, не звучала приятная камерная музыка, не горели свечи, так как дом был залит солнечным светом.

Генри отвёл меня в сторону и продолжил вколачивать в меня подробности Операции ПИДОЖ. Все эти люди, с которыми мы обедаем, сказал он мне, принимают в этом участие. Они вместе что-то создают и открывают. И этот обед – пример такого сотрудничества.

– Иногда мы собираемся, чтобы обсудить только одну тему, – доложил он. – Вы так когда-нибудь делали? Обычно это касается общественных обязанностей. Иногда обсуждаем какую-нибудь книгу. Нас очень много, не только те, кого вы здесь видите. И становится всё больше. Мы создаём совершенно новую парадигму.

Ну, это уж слишком.

– Не могу понять, о какой такой новой парадигме ты мне толкуешь, – сказал я. – Я вижу здесь парадигму отрицания и мелкого эгоистического интереса, как и везде. Возможно, вы по-другому её закручиваете, но это та же самая структура жизни, в которой живёт практически каждый. Может, я чего-то не вижу? Вы похожи на совершенно обычных людей, живущих в квартале от главной улицы, занимающихся само-удовлетворением и создающих кучу проблем, чтобы делать вид, что это не так. Как это отличается от того, чем занимаются все остальные?

Генри остался невозмутим.

– Думаете, нам следует рассмотреть менее эгоцентричный подход? – спросил он, потирая подбородок с умным видом. – Да, я об этом думал. Мы слишком мало участвуем в благотворительных проектах. Мы добровольно состоим во многих организациях. Мы очень добросовестно относимся к окружающей среде, разумеется. Полагаю, мы могли бы больше жертвовать, если вы думаете…

– Я ничего не думаю, Генри, – перебил я. – Ты говоришь о новой парадигме. Я просто говорю, что я её не вижу.

***

С одной стороны эти люди, Генри и его друзья, очевидно очень приятные, очень успешные американцы, воплощающие американскую мечту о свободе и изобилии. С другой стороны, я не могу не видеть в них эгоцентричных, важных, самодовольных засранцев – другими словами, юнцов. Но они совсем не юнцы, или, по крайней мере, не совсем юнцы. Ни больше, ни меньше, чем на любом другом званом обеде. Это ещё один знак, что моё хорошее настроение улетучивается. Как могут зрелые, умные люди так бездарно проживать жизнь? И если это так, какое мне до этого дело?