Думай, что говоришь

— Какой длины должна быть надпись?

— Довольно длинная. Я богат. Пусть это будет машинописная страница. Я сам сокращу, если не поместится на камень. Поэзия или проза — мне не важно. Но условия будут… только вы не смущайтесь… условия могут показаться вам странными…

— Я весь внимание, — заверил я.

— Я заплачу по сто долларов за каждое употребление слова «нефть»в этой надписи.

Я задумался на секунду.

— Ну что ж, красивое слово. С ним можно поработать… А что, — я не вытерпел, — вы, наверное, коммерсант, вы как-то связаны с акционерным обществом «Гермес»?

— Отнюдь. — Юноша меланхолически покачал головой. — Но вам этого не надо знать. Вам не надо знать ничего, кроме тех условий, которые я назвал.

— Хм. Это вамтак кажется… Я не знаю, насколько хорошо вы представляли себе, к кому вы идёте. Я вообще-то известен как постмодернист (как и все мы, впрочем, живущие сейчас), и для меня узкий контекст не годится, я работаю в расширенном контексте. Мне всё важно. Поэтому я и спрашиваю вас, простите, без осторожных сантиментов: есть ли рекламный интерес в вашем заказе? Да или нет?

— Нет, — сказал юноша брезгливо, — нет, уверяю вас. Это должна быть не такаянадпись, и если вы не понимаете, тогда, наверное, я зря…

— Нет, вы не зря, — сказал я. — Я, быть может, не очень тонок, но я основателен. Быть может, не сразу, но, когда вы как следует мне разжуёте, я всё пойму и смогу вам гарантировать эпитафию самого высокого тона… Думаю, она будет стихотворная. Вам доводилось читать мои стихи?

— Да, — сказал юноша, — ваш сборник. Кажется, он единственный. «Равновесия разногласий», так?

— И вы, наверное, обратили внимание, что слово «нефть» не встречается там ни разу.

— Вы уверены? А мне кажется…

— Нет, вы заблуждаетесь.

— А это важно?

— Абсолютно не важно. Я только хочу кое-что понять. Значит, не обратили?

— Да, признаюсь, я как-то не…

— А ваша жена часто употребляла это слово в своих стихах?

— Она вообще стихов не писала.

— Чем же она занималась?

— Это не существенно… Впрочем, это не составляет тайны. — Юноша задумался. — Она не успела ничем заняться: она умерла через год после окончания школы. Совсем немного она пробовала рисовать акварелью. Это были пейзажи…

Я ещё задал два-три вопроса, но так ничего и не добился. Когда он ушёл, я подумал: «Глупости! Конечно, я употреблю слово «нефть» только один раз — иначе будет нарочито. Зато эта «нефть» будет стоять в рифмовой позиции и, конечно, она будет сочетаться со словом «смерть» —ведь это самое естественное. Да, эпитафия должна быть очень естественной. Нет, у неё, разумеется, есть свои условности, но она должна сама их подсказывать и оправдывать все ожидания, в том числе и рифменное… Ну что ж, посмотрим, какие здесь ещё ожидания…»

Уходя, юноша обещал зайти на следующий день, телефона своего не оставил.

Я работал сутки, потом другие и третьи. Он не появлялся. Я спал по три-четыре часа, а в остальное время просматривал антологии, думал, сочинял варианты. Их набралось до двух десятков. Неинтересно сейчас все их припоминать и описывать.

Потом я отвлёкся на что-то другое, уже не помню. Прошёл год, я совсем позабыл об этом. И только вот сегодня, роясь в бумагах, я случайно набрёл на этот текст, отпечатанный на машинке: наверное, окончательный, наверное, все другие я уничтожил.

Ничего особенно интересного в этом тексте нет, но я всё же приведу его для порядка. —

Замедли шаг, прохожий философ,
остановись у моего надгробья.
Прислушайся к молчанью мертвецов,
ко мне распространи свои раздумья.
Помысли здесь, что есть такое смерть. —
Она не схожа ль с маслянистой жижей?—
Она под спудом копится, как нефть,
хранящая огонь погасших жизней.
Когда архангел поднесёт к губам
трубу сигнальную и мощно дунет,
отсюда брызнет огненный фонтан.
Зачем? — не вем, но это точно будет…

Геройство

Поворачиваясь, вагон показывал широкую логовину с несколькими слоями высоких домов, выступающими на её край, словно плоскости театральных кулис. Слабый огонь заката — розоватый и желтоватый — равномерно окрашивал их стены и иногда, по мере длинного поворота, вдруг вспыхивал там в оконных стёклах.

Близко к пути пронёсся пруд с заасфальтированным берегом и ветлой чуть повыше. Спотыкаясь, поперёк вагонного окна молниеносно взбежал косогор, и тут же, без паузы, налетела дыра тоннеля.

Сразу давление привычного гула возвратило меня себе, и несколько секунд я нервничал, пока вагон не осветился, — тогда уютно я мог погрузить взгляд в книгу, которую раскрытой держал перед собой на весу.