Думай, что говоришь

Опустив занавеску, я засунул свои бессвязные записи под матрас и вышел в сени. Мимо двери шмыгнул в чуланчик, там небольшое окно на заднюю сторону. Я открыл раму, вылез быстро и тихо и закрыл за собой. Теперь я глядел из-за угла: никого нет, наверное, Володька пошёл на крыльцо. Вдруг в моей комнате свет зажёгся. Я подкрался под окно — занавеска опущена, ничего не вижу, только слышу громкие голоса:

— Вот он!

— Что?.. Ох ты!..

— Глаза открыты…

— Нет, живой. Дури какой-то наелся.

— Или укололся.

— Нет, шприца не видно, колёс, наверное, съел горсть.

— Ох ты… — Ругань, ругань, долгая отчаянная матерщина…

— Да нет, бесполезно.

— Когда ж он успел?

— Ну, Володька!..

— А что — я? — испуганный голос Володьки.

— Что? Не — того, а?

— Чего??

— Пошелестел ему?

— Я-а?? Когда? Я же с вами с бытовки…

— А почему ж… Ладно. Где документация?

— Нет нигде, я уже посмотрел, — голос, мне неизвестный, как и другой…

— Как это? Ты что! Он сидел с вечера, он должен был сделать! Вчера свет горел всю ночь, позавчера… Ищи! Весь дом переверни: сени, чердак, подпол…

— Может, он её в печке сжёг.

— Да нет, дымом не пахнет. — Володька; заглядывает, наверное, за заслонку…

— Это он бы точно не успел… Если, конечно, не… а, Володька?

— Чего? Чего вы на меня наезжаете. — Володька заныл, завсхлипывал. — Я же привёл! Чего ещё? Откуда я знаю, что он тут делал?

— Ты умрёшь, падла, если не будет документации, понял? Вот здесь умрёшь, не выходя!

— А может, Флакон к нему приходил?

— Флакона не было здесь сегодня! Он в Зимошёстке. И его Шурик с Киваем должны были сдать в ментуру. А забрать он хотел только завтра.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, раз говорю! Ищи!

— Ну-ка, давай приподымем его, — может, под тюфяком?

— Ого!.. Тут. Ну-ка…

— Что это?

— Ох ты… — торопливая, невнятная ругань… — Ты смотри-ка…

— Что это?

— Покажи… — голос Володьки.

— Вот это женщины!

— Чего, не видел таких?

— Это он, значит, баб голых рисовал всю ночь?

— Ага. И дрочил на них. Потрогай, он не сырой?

— Может, ещё понюхать? — Володька, обиженно.

— Счас понюхаешь, если документации не будет!

— Да я при чём?..

— Ты что, Царевич, какая документация, если он тут сидел с этим делом! Теперь забудь!.. Ой, я не могу: ну точно — Мотька!

— Где?

— Вот. Да?.. Смотри, как ноги положила…

— А эта в туфлях… Тоже на Мотьку смахивает, только стриженая. Ох, я бы ей…

— Дай сюда!

— Ты чего?

— А вот чего!

— Во даёт! Смотри на него, Володька!.. Ха-ха-ха!..

— Дай сюда, убью!

— Хера! Раскомандовался! Ты будешь всё рвать…

Грохот… Ругань и непонятные звуки. Бегают… Удар о стену. Грохот… Бормотанье. Трудно разобрать. «Козёл бешеный…» — «Держи его…» — «Пусти, я убью его…» — «Лежи, козёл… Ты будешь рвать искусство… а нам охота… точно, Володька?.. Ха-ха-ха…» — «Пусти, я убью его!» — «Кого?.. Мы же не знаем третьего… Во козёл! Чего он тебе? Мотьку эту кинозвездой… Царевич, я серьёзно: ещё дёрнешься — будет хуже, захрипишь не так ещё… Володька, поищи верёвку какую-нибудь, свяжем, что ли…» — «Не свяжете…» — «Свяжем, козёл! Володька, поищи…» — «А он потом меня мочить будет. Мне — надо?» — «Ты чего…» — «А пойду. Моё дело маленькое…» — «Куда? Ну-ка стой!» — «Ну нет! Разберётесь сами — тогда позовёте». — Хлопнула дверь. Володька с крыльца. Пробежал мимо не глядя. И по улице направо. Я за ним. Потому что его дом налево, через один, и я хотел посмотреть… Он добежал до Кривоовражной и остановился у калитки Ивана Владимировича Фальконе, которого они называли Флаконом. Там тоже горел фонарь, и я смотрел издали. Он оглянулся, достал — откуда, я не понял — какой-то листок и быстро сунул в почтовый ящик. Потом сразу пошёл назад, перейдя на тёмную сторону. Меня опять не видел, потому что я отступил за трансформаторную будку.