Думают…

— И суп. Пока он греется, можешь взглянуть на новые сочинения моих студентов. — Хелен протягивает ему три лучшие работы о Мэри.

Ральф садится в шезлонг и читает рукописи. Время от времени фыркает от смеха, а Хелен тем временем бегает из кухни к столу и обратно.

— Видишь, какой полезной оказалась для тебя панорама Каринти.

— Для студентов тоже. Их работы произвели на меня большое впечатление. Некоторые ребята даже изучили научную сторону вопроса — особенно эти трое.

— Да, в некоторой степени. Правда, их работы — чистая фантазия, — говорит Ральф.

— Разумеется, но ведь изначальный эксперимент над мышлением тоже был фантазией.

— Да, но там речь шла о серьезной философской проблеме, а здесь и близко этого нет.

— Но этого и не требовалось. Я их не просила об этом, — говорит Хелен. — Они используют историю Мэри для того, чтобы взглянуть под необычным углом на те вещи, которые мы обычно принимаем как должное. Например, на восприятие цвета. Этим занимается хорошая литература. Кроме того, у них получились довольно мастерские литературные стилизации…

— Да, я узнал отдаленное сходство с Генри Джеймсом… А в конце было что-то похожее на Гертруду Стайн… Написано неплохо, согласен, но все они превращают науку в какую-то дьявольщину. Ты обратила внимание? В каждой работе ученые выступают в роли плохих парней — они эксплуатируют и мучают бедную Мэри. А в одном случае даже убивают ее.

— Но это неизбежно, когда речь идет о подобном эксперименте. Именно так в первую очередь подумает любой нормальный человек, когда услышит об ужасном положении бедной девушки, с младенчества заточенной в монохромном мире ради удовлетворения любопытства исследователей… Суп готов, садись.

Томатный, с базиликом, сметаной и теплой чиабаттой.

— М-м, вкуснятина. Сразу видно, что не консервы, — говорит Ральф.

— К счастью, я нашла на кухне миксер, — говорит Хелен.

— А сыров-то сколько! — восклицает он, глядя на тарелку.

— Случайно оказались в холодильнике. Что будешь пить? Минералку?

— А пива случайно нет?

Хелен печалится.

— Вообще-то я не держу в доме пива. Я не пью его. Но есть бутылка божолэ, если…

— А почему бы нет? Обычно я не пью вина в середине дня, но сегодня же пятница, черт возьми! К тому же с таким стилтоном просто грешно пить минералку.

Хелен приносит бутылку вина, Ральф открывает ее старомодным штопором и разливает по стаканам.

— За твое здоровье!

— И за твое!

Они некоторое время едят молча.

— Как Кэрри? — спрашивает Хелен.

— Спасибо, хорошо. Как тебе ее роман? Только честно, я ничего ей не скажу.

— Думаю, он очень многообещающий.

— Превосходно. Кэрри как раз нужен какой-нибудь собственный проект, который доставлял бы ей удовольствие… Это божолэ очень легкое, еще? — Он поднимает бутылку.

— Конечно.

Ральф доверху наполняет бокалы.

— А ты сама сейчас над чем-нибудь работаешь?

— Нет.

— Совсем ничего не пишешь?

— Ничего. Кроме дневника.

— Дневника?

— С тех пор как Мартин умер, не могу писать художественную прозу.

— Понимаю. — Ральф отрезает себе еще стилтона. — Значит, ты ведешь записи обо всех нас, да?

— Нет, что ты! — Хелен смущается.

— Ты хочешь сказать, в твоем дневнике нет ни слова обо мне? Мне обидно. — Он улыбается и смотрит ей в глаза.

— Там неизбежно фигурируют люди, которые меня окружают, в особенности если они добры ко мне, как, например, ты и Кэрри, но… — Хелен не договаривает. — Это просто способ тренировки моих писательских мышц. Иначе они совсем атрофируются. Я стараюсь каждый день что-нибудь писать. Все равно о чем.

— Я тоже недавно завел своего рода дневник.

— Правда? — Теперь Хелен заинтересовалась.

— Все началось с небольшого исследования сознания — феномена «первого лица». Хотелось получить побольше материала. Я просто записывал все приходящие в голову мысли на диктофон.

— «Давайте заметим, как, в каком порядке оседают в нашем сознании атомы, давайте обозначим рисунок, который фиксирует в нашем сознании каждый случай, каким бы бессвязным и непоследовательным он нам ни казался»[6].

— Вот именно. Кто это сказал?

— Вирджиния Вулф.

— Хотя готов поспорить, к ней это не относится. Она сама строила подходящую ей последовательность…

— Возможно.

— …и писала очень изящную, отточенную прозу.

— Да. Но она хотела создать иллюзию.

— А мне хотелось создать что-нибудь реальное, но это оказалось трудным, почти невозможным. Перед тем как произнести хоть слово, мозг очень многое упорядочивает и оттачивает.

— Поэтому ты прекратил эксперимент?

— Нет, я все еще диктую время от времени. Это вошло в привычку.

— И там есть что-нибудь обо мне?

— Да, — отвечает он, не задумываясь.

— Тогда мы квиты. — Она осушает бокал. Ральф тянется через стол, чтобы наполнить его. — Мне хватит, — говорит Хелен. Он выливает остатки вина себе.

— Я рад, что ты пригласила меня. А то я уж было подумал, что ты обиделась.

— За что?

— Ну, после того разговора в моем кабинете…. И потом, на следующий день в Подковах ты меня избегала.

— Я вряд ли поехала бы в Подковы еще раз, если бы избегала тебя.

— Я тоже себя этим успокаивал.

Пауза. Хелен обдумывает сказанное.

— Кофе будешь?

— Да, одну минуту. Хочу допить вино.

Хелен тоже пьет.