Думание мира

Ностальгия приобретает в России разные причудливые формы ― она вовсе не сводится к утверждению, что «раньше было лучше». Это лишь одна из версий, самая примитивная. Есть другой вариант ― «раньше было отвратительно», но это тоже форма ностальгии, ибо иной критик соввласти или Серебряного века любит эти эпохи куда больше, чем фанатик-сталинист или фанатик-модернист. Сегодня Россия бесконечно снимает сериалы о сталинизме ― «Дети Арбата», «Звезда эпохи», «Московская сага», «Завещание Ленина», «Александровский сад», «В круге первом»: в «Звезде эпохи» Сталин ― добрый дедушка, в «Круге» ― гнусный старикашка, но и то и другое порождается полной неспособностью осмыслить день сегодняшний. Одновременно снимаются «Бригада», «Бумер», «Жмурки» ― фильмы о братковской эпохе девяностых; пишутся тонны публицистики о ельцинизме ― публицистики восторженной, гневной, обличающей, превозносящей и пр.

Все это делается никак не ради благотворных перемен и даже не для извлечения уроков из прошлого: извлекать уроки ― значит не повторять, а мы только этим и занимаемся. Просто разбираться в настоящем ― значит обрекать себя на принятие срочных мер, ибо как же можно мириться с таким количеством очевидных глупостей?! Но я убежден, что адекватный анализ путинской эпохи будет дан лишь лет через двадцать, когда она закончится (думаю, до этого времени, кто бы ни был у руля, она сохранит название «путинской» и все главные черты; концом ее, скорее всего, будет какой-то крупный международный неуспех, сопоставимый с Крымской войной).

Само собой, копаться в прошлом безопасней, чем интерпретировать настоящее, ― но безопасность тут дело десятое, поскольку в русском национальном характере нет трусости и избыточной осторожности. Скорей, опасность кроется в том, чтобы вечно жить «с головой, повернутой назад» (А. Кушнер), ― но этой опасностью русские легко пренебрегают. Погруженность в прошлое превращает его в эстетический феномен и делает Россию страной лучшей в мире исторической литературы: она удается россиянам значительно лучше, чем интерпретация настоящего, которое всегда выходит несколько карикатурным и гротескным, как у Достоевского. Единственное исключение ― «Анна Каренина», в «Воскресении» в художественную ткань уже хлынула публицистика, авторский взгляд сделался избирателен, автор перестал воспроизводить реальность и стал навязывать ей определенный образ. «Война и мир» ― исторический роман, «Доктор Живаго» ― тоже, а феноменальная популярность Валентина Пикуля и Юлиана Семенова объясняется далеко не только их мастерством и легким налетом бульварщины. Не зря Лидия Чуковская называла свою «Софью Петровну» уникальным свидетельством: единственная повесть, написанная ― тогда. Но напечатать ее оказалось возможно лишь пятьдесят лет спустя.

Правда, бывают в русской литературе писатели, предпочитающие говорить о настоящем. Например, Чехов. Но читать его ― такая невыносимая тоска… Примерно такая же, как думать о дне сегодняшнем. Не зря Андрей Вознесенский воскликнул в семидесятые: «Я не знаю, как остальные, но я чувствую жесточайшую не по прошлому ностальгию ― ностальгию по настоящему». А показать бы ему это настоящее во всей неприглядной красе, от которой либо бежать, либо строить баррикады, ― и тоже бы небось затосковал по прекрасным шестидесятым, когда на него орал Хрущев. Впрочем, именно такой ностальгии поэт и предался двадцать лет спустя.

Нет, русские не сводят счеты с прошлым. Они прячутся в нем от необходимости изменять настоящее. И слава Богу, скажу я вам на правах современника эпохи перемен.

9. Ты у себя одна

Москва ― самый мифологизированный город России: жадный, жирующий, витринный. Люблю ли я Москву? Черт ее знает. Люблю ли я собственную жизнь? Смотря с чем сравнивать. Она могла быть много хуже, и слава Богу, что есть хоть такая. Я давно живу от минуса ― с тех самых пор, как впервые внятно осознал наличие под каждой крышей своих мышей. Завидовать некому. Кое-какие подсознательные, самые глубокие воспоминания ― вы их тоже обнаружите, если как следует покопаетесь, ― доказывают, что решение о рождении в это время и в этом месте было все-таки моим, сознательным. К моим услугам была вся временная линейка и весь глобус, и выбрал я в результате 1967 год и Москву ― что ж теперь жаловаться.