Думание мира

Советская литература перестала быть актуальной, но возвращается как памятник. В конце советского периода на многие ее образцы нельзя было смотреть без отвращения, но ведь и литература Серебряного века ― какие-нибудь «Крылья» Кузмина ― вызывала омерзение у современников. А наше поколение читало взахлеб, наслаждаясь пряной экзотикой. Потому что ценность этой литературы была уже не столько эстетическая, сколько музейная. Возвращение советской литературы связано с тем, что от Советского Союза действительно ничего больше не осталось. Этого-то и не учли ее могильщики. Больше того, к закату клонится вся русская цивилизация, в которой слово играло великую роль, а из-за принципов стрелялись.

Мы вступили в другой, сугубо материальный, сырьевой период, в котором великие абстракции уже почти ничего не значат. И какой-нибудь Семен Бабаевский из заурядного лакировщика действительности вырастает в титаническую каменную бабу, в тмутараканское идолище. Какие художественные достоинства у каменной бабы? Ровно никаких. А историческая ценность ― побольше, чем у Венеры Милосской: от греков много чего осталось и помимо Венеры, а от Тмутаракани ― только идолище.

Это первая причина. Посмотрите, как расходятся сегодня собрания сочинений И. Бабеля («Время»), П. Романова («Эксмо») и Б. Пильняка («Терра»), как улетела «Игра в любовь» Льва Гумилевского, которую современники (1926) провозгласили махровой пошлятиной! Погодите, в этом году доживем до новой волны интереса к Всеволоду Иванову, к Леониду Леонову (биографию которого для ЖЗЛ пишет сверхактуальный нацбол Захар Прилепин), к Катаеву, Симонову, да и к Панферову ― он читается легче, чем зрелый Сорокин. Жить в хрущобе трудно, но посещать ее как дом-музей ― милое дело.

Есть, впрочем, и другая причина: дело в том, что надо снимать сериалы. Литературная основа сериала должна быть крепкая, внятная, со страстями. Сегодня так писать почти не умеют, да и эпоха, честно говоря, еще не оформилась. Ведь для сериала что главное? Эта плесень не на всякой культуре взойдет. Надо, чтобы эпоха была уже достаточно мертвой. 2005 год ознаменовался бурным освоением Сталина и его эпохи; в 2006-м это продолжилось, но стали ностальгировать уже по Брежневу… Советское только теперь становится объектом бесстрастного эстетического анализа: нас уже не интересует, хорошо было или плохо. Оценивать ведь надо исходя из того, как может быть. Кое-что они там в своих тридцатых-пятидесятых умели. Роман Петра Павленко «Счастье», может быть, не выдерживает никакого сравнения с прозой того же Леонова, но в нем, по крайней мере, есть начало, конец и середина. Николай Шпанов был отъявленный штатофоб и европоненавистник, но о строительстве сюжета и выдумывании героя имел какое-никакое представление. Весь советский мейнстрим ― от худших образцов вроде производственных романов Н. Зиновьева до лучших вроде прозы А. Крона и И. Грековой ― был подчинен единым формальным законам: это проза внятная. Вся она контактировала с реальностью ― и реальность в ней осталась. Даже ходульнейшие фильмы вроде «Нашего дома» сохранили живые черты эпохи. Это же касается и литературы ― по точному выражению Нонны Мордюковой, профессионализм нужен только для того, чтобы сплести крепкую сюжетную сеть. Чем она крепче, тем больше живой жизни в ней барахтается. И потому сегодня даже производственные романы пятидесятых читаются восхитительно: «Битва в пути» вполне может быть заново экранизирована в ближайшее время ― уже в сериальном формате ― и с большим успехом. Первым эту тенденцию, как почти всегда, уловил человек с истинно звериной интуицией ― Станислав Говорухин, чей фильм «Не хлебом единым» вернул читателю старую книгу Дудинцева. Вся ее проблематика давно и многократно устарела, а вот герои живы, и жизнь их увлекательна.

Есть, впрочем, третья, и самая грустная причина нашего неизбежного возвращения к советской литературе или ее возвращения к нам. Мы не так богаты, как кажется. Не Англия, чай, и даже не Испания. Весь наш литературный запас ― XIX век и начало XX-го (Фонвизин ― и тот тяжеловат для нынешнего читателя). Из этой коробочки высосаны уже все соки: еще Набоков говорил, что золотых страниц в русской классике наберется на томик средней толщины. Не такие мы магнаты, чтобы разбрасываться романами вроде этих: «Города и годы», «Необыкновенное лето», «Балтийское небо», «Время, вперед», «День второй», «Похождения факира», «У», «Скандалист», «Средний проспект», «Последний из удэге», «Капитальный ремонт», «Открытие мира», «Чернозем», «Районные будни», «Товарищи по оружию», «Расплата», «Ночь после выпуска», и даже «Жатва», и даже «Клятва»… Тут намеренно перемешаны почвеннические и западнические, хорошие и средние, знаменитые и забытые книги: их объединяет общая принадлежность к материку советской литературы; литература эта длилась без малого век, и отказываться от нее просто потому, что кончилась эпоха, мы никак не вправе.